– Вперед! – кричал сзади Альмос. – Матерь-Небо, лавой, хватайте их, хунгуры!
Мохнатые кони пошли степью, будто свора псов, преследующих стадо оленей. Но эти звери были непокорны. При звуках погони, при виде гонящихся за ними, сжавшихся в седлах воинов кагана тот, что в плоском шлеме, крикнул товарищу. Вдруг лендичи разделились – длинноволосый развернулся, прянул конем прямо в воды Тургая, въехал в реку, подгоняя упирающегося коня шпорами, заставил его погрузиться в воду так, что вода достигла его коленей. Потом – поплыли: сперва конь, что вытягивал морду над поверхностью; за ним, вцепившись в гриву – а может, в седло, – всадник.
– Сюда, псы! Сучьи дети! – кричал первый, который остался на берегу: тянул руку, маша кожаной сумой, чтобы обратить на себя внимание погони. – Кобыльи ублюдки, бесы! Ступайте, возьмите меня! Вы ведь это ищете!
Конин затрясся в седле. Слышал и понимал язык лендича! Забытые слова приходили к нему, словно эхо из глубокого колодца. И каждое резало до крови в его сознании.
– На него! – орал Альмос. – Мешок мой!
– Держите, песьи дети! – крикнул лендич в ответ. – Ступайте за ним в пекло!
Стоя на берегу Тургая, он размахнулся и бросил суму так, что та упала далеко в воду. Не приказал долго себя ждать. Конин увидел, как в руке человека появляется узкий длинный меч, как он поднимает на дыбы серо-седого своего коня, ударив его железными шпорами. И кидается – прямо на них!
Все случилось в один миг. Лендич с продолговатым, миндалевидным щитом перед собой – поставленным под углом на переднюю луку, с опущенным, частично скрытым за тем клинком… И летящая к нему лава всадников.
Они столкнулись. В один миг чужой заслонился щитом, отбивая падающие на него клинки, топоры и обухи. Сам ударил в движении, снизу, минуя старого хунгура со сморщенным лицом. Клинок блеснул как змея, прорубил ватный кафтан, завязанный на боку пояс и расхлестал тело под мышкой, почти отрубив правую руку. Воин крикнул коротко – может, молил Матерь-Землю, и тотчас с ней соединился; склонился, упал бессильно, как мешок с тряпками.
А лендич не стал ждать или убегать. Пробившись сквозь лаву хунгуров, развернулся почти на месте. Посеребренный сединой, его конь пошел медленнее, встал, развернулся на задних ногах. Воин кинулся в бой снова – еще до того, как враг успел приготовиться к новому столкновению. Ни о чем не просил – сам ринулся на отряд. Конин увидел, как он летел вытянувшись в седле: поводья, отходящие от странного, продолговатого удила, держал свободно, переложив их через конскую шею, пока поворачивал.
Теперь они обсели его как слепни, как степные гиены – белого волка, били нескладно, не прицельно, если сравнивать с движениями его рук. Клинки брякнули, отскочив от шлема и панциря, покрытого материей, со стуком ткнулись в щит. А лендич рубанул. Один раз – и хватило. Расхлестал плечо и шею, почти отрубил голову низкому, коренастому гвардейцу, рассекая пластины и ремни чешуйчатого, украшенного золотом панциря. Ткнул в живот другого, а когда конь прыгнул, пробил врага почти насквозь, на миг воло´к его на клинке меча, словно кровавую, размахивающую руками без ладу и складу куклу.
И тогда едущий сзади Конин привстал в стременах и бросился ему на спину, желая свалить с седла; а потом справиться с лежащим, поскольку так проще. Седоватый конь сразу пошел под двойным весом тяжелее; лендич согнулся на его спине, чувствуя, как чужая рука сжимается под его шеей.
И вдруг выпустил меч. Нет! Просто ослабил хватку, притянув его к груди, перехватывая обратным хватом – острием вниз.
И сразу ударил назад, плоским круглым навершием, прямо в лоб нападавшего.
У Конина аж зубы лязгнули. Полетел назад, свалился меж конями, ударился спиной, сильно и болезненно. Увидел, как лендич – все еще в седле – получает в спину обухом, длинным молотом хунгуров, на что, впрочем, не обратил внимания. Увидел, как он сражается с одним из гвардейцев: на миг время словно замедлило бег, а Конин удивлялся плавным движениям чужого воина. Хунгур напирал, держа кривой меч двумя руками – неловко, слева, справа, крича, бормоча что-то, давясь слюной.
Зато удары воина были смертельно быстрыми. Раз-два, из-за головы; справа сверху, удар на щит. Короткий хлесткий рубящий удар по запястью – и хунгур давится рычанием. Еще один – наискось через широкое лицо, оставляя жестокую, брызгающую кровью рану.
Конин вскочил на ноги… вернее сказать – воздвигся, так много времени это заняло. Щупал рукой в поисках сабли, но той не было на поясе, оружие улетело в траву. Искал ее, но наткнулся только на привязанный колчан, полный стрел.
И тогда лендич развернулся в его сторону, поворотил – ловко, на месте – коня. Прыгнул на парня, поднимая меч, взглянул ему в глаза, словно вбирая взглядом все лицо, поскольку с головы Конина упал шерстяной колпак.
Посмотрел и замер, удержал коня; молодой увидел его налившиеся кровью глаза, которые вдруг сделались неподвижны, словно он распознал кого-то, удивился…
Слишком поздно. Удар заставил его тело содрогнуться, расходясь болью по членам. Один, еще один… Первый, второй, третий! Стрелы, которые называли одора, изогнутые полумесяцем, с широко расставленными наконечниками, иной раз с заусеницами, чтобы нельзя было их вынуть…
Лендич замер, выпрямился в седле, когда сзади добрался до него Глеб. Был без лошади, двигался бегом, задыхаясь, потому что раньше лендич снес его с коня; теперь же Глеб с размаху воткнул меч в спину врагу, свалил с седла. Воин рухнул словно дуб, выпустил меч, щит упал слева от него. Удивленный, в пене, сивый конь сделал еще пару шагов, оглянулся жалобно, но господин лежал на истоптанной окровавленной траве, глядя в небо мертвым взглядом. Когда Конин ухватил коня за поводья, тот дернул головой, отступил недоверчиво, присел на задние ноги, а парень понял, что, похоже, слишком сильно его держит. Прутки близ узды увеличивали силу натяжения.
Конин успокоил коня и подошел к тому месту, где лежал мертвец. Хунгуры были быстрее; уже клубились около лендича как псы, пока нагайка Альмоса не разогнала их. Остался только Глеб: стоял перед умершим на одном колене, схватив его за одежду под горлом, и дергал туда-сюда.
– Якса! – выдохнул. – Где Якса? Ты его видел? Ему где-то шестнадцать, может, восемнадцать лет. Серые глаза! Рост от отца. Вы его прячете? Говори!
Пнул со злостью деревенеющее тело, бил в лицо кулаком, пинал труп в бок, словно вконец обезумев. Выхватил нож, схватил тело за голову, наверняка хотел отрезать нос или ухо, но его остановил кнут хунгура.
– В сторону, раб! – прокричал Альмос. – Это был великий воин. Лендийский рыцарь. А вы чего таращитесь на меня как овцы, дреговичем трахнутые? Обыскать его! Проверить. У него где-то должен быть говорящий свиток! Не проглотил же он его.
Конин стоял, держа поводья измученного мокрого коня. Смотрел на побежденного, окровавленное тело того, кто в одиночку убил четверых и ранил двух гвардейцев кагана. Видел его бледное лицо, высоко подбритые волосы, когда с него сняли шлем. Сюркотту с серебристой полосой, что вилась будто змея на красном поле. Смотрел на длинный меч с остро заточенным кончиком. Подкованные железом сапоги со шпорами. Смотрел и не понимал.
