– Это не я жадный, а дети мои просят есть. Разве у тебя самого нет детей, багадыр? Разве ты не убиваешь лучших овец из стада, чтобы успокоить их голод?
– Я не выберу для этого черную овцу из Дреговии. А эту я принесу в жертву духам, голову же брошу Каблису. Смотри, чтобы то же самое не случилось и с твоей!
– И где для меня польза от нашего похода?
– Матерь-Небо улыбается только избранным. Можешь проклинать судьбу, что не принадлежишь к таковым.
– Она улыбается сильнейшим, потому что вас больше двух дюжин.
– Разум приказывает тебе замолчать. Блеза, принеси мне голову!
Шорох доставаемого кривого клинка. Воин присел у трупа, поднял оружие.
– Служи мне после смерти! – пробормотал Альмос. Глеб дернулся в руках хунгуров.
Клинок блеснул и опустился, но не отрубил голову с одного удара. Второму воину пришлось подойти, придержать – так упрямо держалась она на сухожилиях и позвонках. Хватило двух ударов. Блеза шел с головой к сотнику, а тот ждал с протянутой рукой.
И тогда синие губы чуть шевельнулись. Из них выполз шепот, из-за которого хунгуры замерли. Глеб подпрыгнул, а потом отступил назад.
– Ко-о-о-онин, – прошипела голова. – Ко-о-онин. Я иду за тобой. Догоню-у-у-у…
Дрегович, который миг тому назад рвался из хватки гвардейцев, теперь замер, побледнел. Альмос, который отнесся к нему свысока, вдруг оказался за спинами воинов.
– Таальтос, защити нас! – пробормотал.
Блеза стоял с вытянутой рукой. Рука тряслась, он весь трясся, но не смел бросить голову.
– Дайте ее Конину, – прохрипел Глеб. – Ведь его она звала. Указывала на истинного убийцу.
– Да, да! Дайте, – простонал Альмос. – Парень, возьми ее в лагерь кагана. Посадишь там на Древе Жизни и узнаешь ее тайны, поскольку в трупе осталось немного жизни.
Блеза не вручил Конину голову. Просто бросил ту ему под ноги. Юноша наклонился.
Хунгуры уже бежали к лошадям.
* * *
Они шли на Югру. На восток от Нижних Врат: владыка хунгуров сзывал там Казан. Смотр вождей и старейшин, осмотр табунов, а при случае – торг и ярмарка, что закончилась бы розыгрышем традиционного Бора – степной гонки хунгуров, в которой два отряда соревновались в умении править лошадьми перед лицом кагана. И верно, по мере того, как высушенная, сожженная солнцем степь развертывалась перед ними как китмандский ковер, они встречали все больше аулов, что тянулись в ту же сторону. Хунгурские пастухи гнали табуны лошадей, стада овец и коз. Ехали запряженные конями арбы с шерстью, железом и деревом. Гнали несчастных невольников и шли туда воины, блестя панцирями и золочеными пластинами.
Конин ехал на дареном лендийском сивке. Сразу сделался объектом насмешек всего отряда, поскольку, когда впервые оказался в седле жеребца, натянул поводья неспокойного коня так сильно, что тот встал на дыбы и присел на задние ноги, едва не опрокинувшись назад. Потом, когда уже пошел, то и дело яростно тряс головой, иной раз резко садился на зад, что вызывало злобный хохоток у хунгурских воинов. Закончилось это, когда Конин понял, что на лендийских конях сидят по-иному, чем на тех, на которых ему довелось ездить в ауле Ульдина. Во-первых, на длинных стременах, ровно и глубоко опустившись в седло. Во-вторых, странные прутки удила увеличивали силу руки: можно было ехать на свободных поводьях; достаточно легонько шевельнуть ими, чтобы остановить коня – и отпустить, чтобы ускорить его бег; переложить влево-вправо через шею, чтобы тот повернул. В степи Конин учился новым навыкам как ребенок. Сивый жеребчик был выращен для боя и неожиданных поворотов, чтобы замирать на месте, и для резкого рывка в галоп. Пусть худощавый, с потребностью в ячмене, он, однако, был быстрее хунгурских коней, вместе взятых, хоть и не настолько терпеливым к голоду. За дни дороги его бока просвечивали ребрами, подпругу пришлось затянуть почти на последнюю дырку, хоть Конин и подкармливал коня ячменем, который остался в переметных сумах убитого лендича.
Смешки стихли, когда он приноровился к коню. Впрочем, стражники все еще не ели с ним. Вставали, когда он пытался присесть рядом у костра. Он насыщался остатками плова из сушеной баранины, горсткой овощей и раздавленных зерен дикого проса, что с некоторым презрением давали ему люди Дневной Стражи. Ел это молча, запивал водой, потому что кумыс был для лучших, чем он. И сидел в тишине.
На второй день они повстречали караван невольников, которых гнали в степь, ко двору кагана. Длинная вереница людей – собственно, уже полузверей, с руками и шеями в ярме из выжженных солнцем костей, связанных веревками. Измученные маршем и жарой, хунгуры в меховых шапках с рогами шли между ними рысью, раздавая удары батогов, ругательства, покрикивая и зловеще смеясь; потому как веселость у них не означала радости – они умели смеяться даже в тот миг, когда каган приказывал удавить их или волочить кого-нибудь за конем.
Конин ехал с непроницаемым лицом; был равнодушен и услужлив, но, увидев цепочку шагавших по степи бедняг, замер. Раньше Альмос долго и по-дружески здоровался с главным в караване, облапливая того и целуя в пухлые щеки. Потом приказал своим помочь уставшим стражникам, выделив каждому место подле рабов.
Лица изможденных людей тянулись перед неподвижными глазами Ноокора Конина. Были эти люди другими, чем хунгуры: по большей части, выше и стройнее, словно всю жизнь они достойно шагали, вместо того чтобы гнуть шею и бить челом перед любым багадыром или родственниками кагана. Светловолосые, с бледными лицами, они шли в лохмотьях, в лаптях или босиком, оставляя на траве и камнях кровавые следы. Отдельно мужчины, отдельно женщины; многие в рваных туниках, были и в плащах побогаче, обшитых каймой, украшенных разноцветными нитями и вышивкой. Имелась тут и женка в белой рубахе; некогда та была белоснежной – теперь светила дырами и грязью. Из разговоров, которые вели дневные стражники с надсмотрщиками, Конин понял, что в Младшей Лендии хунгуры взяли в плен свадебный поезд, все село с гостями; с людьми, что хотели на миг расслабиться в эти сложные времена. А теперь, вместо свадебного меда, пили они мед горечи, вытаптывали тропинки в травах Бескрайней Степи. Каган высказал пожелание: ему требовались новые, свежие рабы, а Конин и хунгуры горячо старались выполнить его волю.
Было далеко за полдень, когда, ступая шагом рядом с мрачной цепочкой, он услышал голоса. Один из лендичей, что шагал на сбитых ногах, худой будто щепка, со взлохмаченной головой, проговорил тому, кто шагал впереди:
– Брат инок, эй, брат инок!
– Не говори так на меня. Они убивают божьих садовников.
– Они не понимают нашего языка.
– Ты уверен?
– Я ослабил веревки. Могу сбросить их хоть сейчас. Попробуйте поступить так же.
– Сбросишь – и что дальше?
– Убегу, кровью Ессы клянусь, уйду от них. Я подожду до ночи.
– Что ты сделаешь посреди степи, без коня, воды и еды?
