– Погибну как свободный человек, а не как собака. Все равно горло перережут.
– Смерть как кот, схватит влет. Хочешь призвать ее раньше времени?
– Хочу просто попросить вас о помощи.
– Тише! Хунгур близко.
Конин смежил веки. Не показывал, что понимает, покачивался в седле в такт конским шагам. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Не слышит он. А даже если слышит, то не понимает.
– У него конь наш, шренявит, кажется.
– Забрал у кого-то. Украл. Кстати. Как он уснет, я попытаюсь. Посоветуйте, брат инок, что дальше делать.
– Сперва покажи, что ты достойный муж. Есса помогает лишь отважным.
– Освобожусь, пусть бы даже пришлось грызть путы. А потом? Сперва вам помочь или удавить хунгура?
– Его. Покажешь, на что способен. Я не встану на сторону слабака. Если ты его задавишь, можешь оказаться достойным моей компании. А с мечом стражника у тебя и шансов больше. Пото´м…
– Пото´м я освобожу всех нас. Всех. Этих бесов всего две дюжины. Нас – сорок. Женки тоже за оружие могут взяться.
– Эх, лендич, орел-птица, не улетишь на скакуне. Рискованная идея.
– Уж какая есть. Попытаюсь. Ждите.
– Посмотрю, муж ли ты, змей ли. Жду и смотрю. Пытайся.
Конин молчал. Ехал неторопливо, пока они не добрались до небольшой степной речки. Стражники загоняли в нее рабов как скотину – щелкая кнутами, пиная, наезжая лошадьми. Те едва волоклись, падали, их подталкивали и стаптывали свои же, отжимали от воды и притопляли, вбивали в ил ногами тех, кто посильнее.
Конин подъехал к Альмосу и его приятелю, соскочил с коня, ударил челом.
– Ноокор, ну, чего хочешь?
Он показал на невольников, собственную шею и сделал жест, словно разрывал путы. Те поняли без слов. Оба вскинули головы, развернулись в сторону пленников.
Командир погонщиков свистнул коротко. Кивнул одному, второму, третьему из своих. Те сразу поехали в сторону группы пленников.
– Который? Покажи мне его, Ноокор!
Конин указал без колебаний. И тогда почувствовал на себе взгляд одного из невольников. Того, кого называли иноком. Рослый, хотя и слишком худой мужчина, с поседевшими длинными волосами и щетиной на щеках. Всматривался в Конина пронзительно, глаза его были хищными и злыми.
Погонщики кинулись на жертву. Первый сразу схватился за веревку, проверил узлы и крикнул – те были ослаблены, а ярмо почти отвязано от линя, что шел сквозь костяные дыбы на шеях всех невольников, соединяя их, будто лошадей в длинной запряжке.
Вдруг раздался жестокий холодный смех. И крик несчастного. Тот даже не дернулся. Его выволокли из толпы – он трясся.
– Ты хотел бежать, лендийский пес! – заорал старший над погонщиками. – Потому – вот, – указал на степь. – Вот тебе твоя свобода. Я не стану тебя удерживать! Не хочешь идти, предаться на службу великому кагану – тогда убегай в степь! Ты мне не нужен.
Вдруг его отпустили и подтолкнули. Оставили, остолбеневшего; пространство вокруг пустело с каждым мгновением.
– Иди, иди! – хлопал его по плечу старший надсмотрщик. Засмеялся, оборвал себя и снова заржал, видя, что лендич не слушает. Хлестнул его по ногам плеткой.
– Вола-а-ам! – послышался женский голос.
– Беги, беги! – добродушно приговаривал хунгур.
– Убегай! – кричали стражники.
Невольник, одурев, сделал первый шаг, потом второй, третий. Наконец побежал; убегал, еще без уверенности.
– Ну! – подогнал своих Альмос. – Не стойте как столпы для врагов кагана. Покажите ловкость кровавой рыси и снежного барса. Пусть заговорят луки.
И тогда беглец остановился. Развернулся к преследователям и встал, уперев руки в бока. Стоял.
– Что? – кричал старший погонщик. – Беги! Лети как птица. Даруем тебе жизнь.
– Сам беги, свинья вонючая! – крикнул вдруг юноша. – Сам лети. Никуда я не пойду. Вы все равно меня достанете. Догоните. Убьете! Я не стану зверем на охоте! Сами сюда идите! С вашими свистящими палочками.
– Если… – заворчал Альмос. – …Если так, начинайте, дети!
Конин не стал ехать с ними. Стоял и поглощал всё. Выезжавших на лохматых коньках хунгуров. Едва слышный скрип натягиваемых тетив. Шелест перьев, тихие короткие удары, с которыми стрелы втыкались в тело.
Лендич стоял со скрещенными на груди руками. Не убегал; смотрел в лица преследователям… Это было нелегко описать. Конин видел – стоял недалеко, – как трясутся его руки. Враги танцевали вокруг, окружали. Свист, шипение стрел и перьев. Древки, торчащие из рук и груди. Одно… третье – беглец выдержал до восьмого.
Упал не сразу; не свалился. Скорее – осел: сперва на колени, потом перевесился на бок – так и остался, склоненный. Наконец последняя стрела – коварнее прочих – воткнулась ему в шею. Тогда он упал на бок.
И тотчас рядом спрыгнул с седла быстрый в движениях хунгур с саблей. Удар; бежал к старшему, держа за длинные светлые волосы истекающую кровью голову лендича.
– Вола-а-ам! – раздалось среди пленников.
Молодая девушка, та, в свадебной сорочке, тряслась, плакала, дергалась в путах.
Старший погонщик с трудом спустился с коня, взял голову в руку, пал на колени, а затем поставил ту на темно-серую степную землю. Подгреб под отрубленную шею землю, посадил голову, словно деревце.
– О-о-о-о, Великая Мать-Земля! – кричал. – Удержи его дух для меня! Пусть он служит мне после смерти! Пусть даст пример всем лендичам. Помоги нам! Сорокаголовая Мать-Земля, – говорил распевно, – колотушка бубна, сластоустая жена. Девица с шестью клыками, та, что вознесла горы и наполнила моря. Сойди ко мне, склонись и будь как мать. Удержи для меня его душу!
Покрытые кровавой пеной губы головы шевельнулись. А когда старший поднял ее, набухшую от соков, преображенную, направил к лендичам – уста головы отворились.
– Не-е-е-е убегайте! – прохрипела она. – Не уходи-и-ите. Не убежи-и-ите…
И замолчала, сделалась недвижима, улетел из нее остаток духа.
Невольники слушали и смотрели, испуганные. Без надежды, без понимания, не ожидая ничего от грядущего дня, потому что лучший день их… уже прошел.
Они снова двинулись степью. Медленно, будто у них опустились крылья. Невольники не кричали, не причитали, не пытались сбежать. Шли как ожившие куклы, а тяжесть боли и безнадеги все сильнее придавливала их к земле.
И только один человек ступал ровно, с поднятой головой. Тот, которого называли иноком. Вместо того чтобы глядеть под ноги, он смотрел на Конина. Всматривался в него так пристально, что Ноокор оглянулся и подъехал ближе. В его руке была нагайка.
– Ты не хунгур! – сказал инок глухо. – Да, я тебе говорю, не отворачивайся. Я знаю, что тебе ведом наш язык. Ты не один из них. Приблизься и выслушай меня.
