Загремели барабаны. Из-под балдахина, где сидел каган, окруженный грозным кругом Молчаливой Стражи, родственниками, приближенными, друзьями и товарищами, двинулась вереница Дневной Стражи. Вела первого гура, как называли невольников, которым предстояло несчастье стать целью Бора – со связанными впереди руками и кожаными ремнями, заплетенными под мышками и вокруг головы. Этого невольника и должны были вырывать друг у друга участники гонки. Каждый, кто подхватывал его с коня или волок следом за собой, успевая притом объехать вокруг одного из каменных столпов, грубо тесанных наподобие демонов – мангустов и Каблиса, пожирающего людей, – получал черту для отряда. Гур должен был убегать – и все остальные сражались и рвали его к себе. Правила простые – отсутствие правил. Невольник имел шанс выжить, если пробега´л все поле и оказывался за конечной линией, очень далеко, на десять перестрелов из лука. Дистанция, преодолеть которую на поле, где два отряда могли в любой момент его растоптать или разорвать на куски, вряд ли возможно.
Все это объяснял невольнику гвардеец в кожаном доспехе. Указал на поле, хлопнул по плечу, подтолкнул. Конин глядел на происходящее равнодушно.
До того момента, как гур повернул поседевшую окровавленную голову и Ноокор узнал его… Грот.
Тогда, впервые после купания в ледяных струях Тургая, Конин затрясся. Дрожь охватила руки на поводьях, так что шренявит начал переступать с ноги на ногу, крутиться, тыкаться задом в коней сотоварищей юноши.
Грот не хотел бежать. Просто стоял, измученный и окровавленный, будто его все достало. Но и для такого был способ. Двое хунгуров держали на цепях степных шакалов, что прыгали, брызгали пеной из пастей, рвались в сторону гура. Если он не хотел бежать, их спускали со сворки и… приходилось. Твари, которых тренировали на преследование беглецов, бросались в ноги, а потому шансы у невольника становились еще меньше.
Поэтому Грот побежал. Сначала тяжелой трусцой, затем – быстрее. Тяжело дыша, он преодолевал расстояние, которое и для коня-то казалось немалым, не то что для человека. Убегал; его фигурка уменьшалась на песочно-коричневой равнине.
Следили за ним сорок пар глаз. Кони били копытами, исходили нетерпением, дергали головами, грызли узду. Руки хунгуров стискивали плетки. Рты раскрывались, показывая желтые зубы; лица стягивала гримаса ярости.
Грот бежал, одинокий и равнодушный, словно катился кусок скалы.
Был он, пожалуй, на половине дороги от проведенной белой краской линии, когда загремели барабаны, свистнули пищалки. Началось.
Лава всадников рванула с места, с копыта. Вдруг словно разорвалась черта, что загораживала им дорогу. Они бросились с шумом, топотом, криками. Шеренга сразу стала распадаться на группы, не все кони шли ровным шагом.
Конин был впереди, лендийский сивка нес его плавно и гладко, сильно и быстро выбрасывая копыта, словно хватая и отбрасывая назад землю, а всадник летел склонившись, мимо орущих хунгуров. Порой сворачивал влево-вправо, минуя либо отталкивая с дороги несущихся коней, только бы быстрее, только бы скорее. Улетали назад, в пыль и прах, сперва длинные барьеры, облепленные толпой, потом сорняки и сухостой, наконец – степные холмики и камни.
Настигли гура на середине поля, заходя с двух сторон, как волки – на скального медведя вдали от его логова. Он пал на колени, согнулся, прикрывая голову руками; вокруг тотчас возник водоворот, толкотня, круг напирающих друг на друга людей и лошадей. Конин с размаху налетел на гура, оттолкнул буланого хунгурского конька, сбил конской грудью другого.
Щелчок, посвист! Это заговорили кнуты. В безумии ярости, в лютости своей всадники стегали по головам, спинам, затылкам, чтобы расчистить место, добраться до гура, схватить его за руку, за петлю, поднять или потянуть за конем.
Плетки били как молнии. Конин получил в голову, в лицо; почувствовал на губах влагу и железо – привкус крови. Не знал милосердия, раз за разом бил сотоварищей, отталкивал их.
Визг, поднимающиеся на дыбы кони! Один упал, сбросив всадника, который тотчас оказался под копытами. Конин был близко, уже видел мрачные косматые фигуры, что сгибались в седлах, наклонялись так низко, что, казалось, с трудом удерживались на конской спине. Расставленные руки тянулись к невольнику, скрытому за ураганом копыт, ног, пыли и щелкающих кнутов.
Конин не сумел пробиться к Гроту. Из клубка людей и коней выпрыгнул всадник на вороном коне, волоча темный груз; перебросил гура через переднюю луку и погнал – к столпу, что стоял прямо напротив балдахина кагана.
Круг мигом распался, коней развернули, погнали за черным всадником, хунгуром в остроконечном колпаке, распадающейся, растрепанной по краям группкой, со злыми глазами, щелкающими батогами, протянутыми руками.
Конин шел следом, в двух лошадиных корпусах от победителя. Лупил без раздумья кнутом, видя, как пространство бежит назад, чувствуя дикий запах животного пота и мокрой шерсти.
Вытащил правую ногу из стремени, щелкнул кнутом, одновременно пнув скачущего справа хунгура из Синих. Всадник не упал, но конь потерял равновесие, ушел в сторону, столкнулся с остальными. А Конин перевалился влево, закрывая дорогу очередному хунгуру. Тот бил его нещадно – по лицу, рукам, ногам и в бок. К счастью, деэла гасила удары, иначе боль невозможно было бы вынести.
Летящий впереди захватчик гура повернул влево, таранил жеребца, который пытался заступить ему дорогу, стал обходить вокруг столпа: преследуемый, нагоняемый, почти раздираемый руками Кровавых и едва-едва прикрытый своими.
Они прошли так половину круга, когда мощный Кровавый в меховой шапке догнал его справа, зажав воронка между собственным конем и каурым жеребцом другого Синего. Повернул, сбил с дороги, ударил раз-другой кнутом. И, как ни странно, сумел вырвать гура из рук соратника.
Грот покатился в песок и пыль, кувыркнулся неловко. А уже через миг был внутри топочущего круга всадников и коней. Первым оттуда вырвался хунгур в меховой шапке; тянул невольника вверх, перебросил через луку и с триумфальным гортанным криком бросился на покрытом пеной коне ко второму столпу.
Конин был рядом, слева. Заслонял ударами плетки счастливчика из Кровавых – но не от всех. В яростном, лютом галопе коней, в громе копыт из пыли вырвался пятнистый жеребчик с худым, оскаленным в ухмылке Синим. Сбил Кровавого влево, пока тот не уперся в сивку Конина, ухватил за правую руку Грота, пытаясь вырвать его у победителя.
Послышались рык и вопли, когда он сумел стянуть гура с седла. Но противник – хунгур из Кровавых – не отступил, держа невольника за связанные руки, волоча его отчасти по земле, дергая, словно желая разорвать надвое.
– А-а-а-а! – закричал, вернее сказать, застонал Грот. – Пустите, соба-а-аки!
Земля неудержимо убегала назад, когда они повернули, приближаясь ко второму столпу. Сделали первый оборот, объехав тот вокруг. Толпа завыла – полетели вверх шапки и колпаки. Хунгуры запели – дико, гортанно.
Но Синий не отпустил добычу, дергая и выламывая руку Грота, чтоб вырвать его из хватки Кровавого.
