лучше не лезть под его взгляд. Чем дальше великий Тоорул, тем привольнее дышать.
Конин задумчиво смотрел на него.
– Каган выбил всех мужчин в нашем ауле. Моих братьев, сыновей. И обещал, что убьет всякого мужчину, который родится от моих лядвий. Но, делая тебя моим Ноокором, разве я нарушил закон? Не знаю; его устанавливает сам великий каган. А потому именно он решает, кто и когда этот закон нарушает.
Конин ударил себя в грудь сжатым кулаком. Раз, другой, третий. Повел рукой вокруг себя. Указал на все стороны света и потом – снова на себя, ударил в грудь.
– Ты лендич, – подтвердил устало Сурбатаар. – Я купил тебя, когда ты был ребенком, за хорошего мерина, в караване невольников, которых гнали в Горгон. Но твое происхождение и все, что было ранее, ты оставил за порогом моей юрты. Теперь ты – Ноокор Конин из аула Ульдин. Носишь тамгу моего рода. Потому думай о будущем, а не о мрачных временах. Лендии уже нет. Тебе некуда возвращаться. Твой дом здесь.
Завеса у входа раскрылась. Вошел Феронц, осторожно переступая порог. Сперва низко поклонился, а когда начал бить челом, Сурбатаар удержал его движением руки.
– Говори!
– Даркан Ульдин. О-о-о великий отец аула. К вам приехал гость. Давно ожидаемый. Булксу Онг.
– Тогда не держи его на холоде и ветру.
Феронц вскочил и отвел завесу в сторону. В юрту медленно шагнул, переступая порог на широко расставленных ногах, мощный хунгур, широкий как колода, с суровым лицом, длинными жесткими усами и бородкой. Был в мехах – рогатая шапка на голове, длинная шуба снежного барса на теле. Не кланялся, только снял головной убор, открыв ряд мастерски заплетенных косичек. И несколько глубоких шрамов на выбритой макушке.
– Даркан Ульдин, – проговорил он хрипло и поклонился едва заметно. – Я прибыл, чтобы есть твою пищу. Пить твой кумыс. Ступать по твоей земле в мире. Как же я рад видеть тебя в куда лучшем здоровье и в силах, чем во времена нашей последней встречи.
– Не перегибай, – ответил Сурбатаар. – Когда на тебя падет снег старости, уже не сможешь его стряхнуть.
Он улыбнулся и потер поседевшую бородку. Протянул руку к Конину, который помог ему встать с подушек. Хунгуры облапились, обнимаясь, а потом Ульдин пригласил гостя в заднюю, северную часть шатра.
Сидели, пили кумыс; лицо Булксу было непроницаемым. Он с интересом глядел вокруг: на колчаны, седла на лавках, оголовья, украшенные желтыми шишечками, бунчуками и кисточками. Смотрел на продолговатые щиты, кривые мечи и на топоры.
– И какова причина твоего визита, багадыр Булксу?
Хунгур все еще не отвечал. Увидел Конина, стоящего за спиной отца аула, и некоторое время не сводил с него глаз.
– Пусть богатство не покинет твою юрту, Сурбатаар, – сказал наконец. – Пусть скот множится на пастбищах, а кобылы приносят красивых жеребят, которыми ты отдаешь добрую дань кагану. Ты пооброс жирком после несчастий, которые пали на аул Ульдинов.
– Я смотрю в будущее, не в прошлое, багадыр Булксу. И что сделаю, если поставили меня у горы, на которую не взобраться? Не вычерпаю море ведрами. Как мудрый человек, не стану дразнить тигра в логове, если у меня нет стрел, чтобы от него защититься.
– Счастливый ты человек.
– А ты все не можешь позабыть.
Булксу даже подпрыгнул. Усы его вдруг ощетинились, как у саблезубого степного тигра, смуглые от солнца руки сжались в кулаки.
– Я не против кагана поднимаю голову. Но против того, кто должен был тогда сесть на кол вместо моего сына.
– Я не удивлен.
– Я его найду. Хотя бы и в бездне. Отыщу, всю жизнь стану преследовать. Нигде не сумеет спрятаться. Ни под землей, ни под водой, ни на горах, ни на небе. Я ночи напролет, – крикнул он, – чувствую боль, которую некогда ему причиню!
– И стоил он того? – Сурбатаар дал знак Конину, и тот наполнил чары кобыльим молоком. – Прошло столько лет. Он уже мертв; каган выбил весь его род, как и мой. Мы оседлали лендичей и покорили их, будто непослушного коня. Они ничего не значат, им приходится служить и принимать наших на зиму.
– Ему нынче было бы где-то восемнадцать или двадцать весен. Может, больше, – бормотал Булксу.
Он выпил одним глотком чару кумыса, выдохнул. А потом схватил хозяина за руку.
– Даркан Сурбатаар, поговорим только вдвоем. Пусть мое возбуждение не сбивает с толку твоих слуг и товарищей. Позволишь?
Сурбатаар дал знак, и Конин вместе с прислуживавшей невольницей удалился, переступив порог и опуская завесу.
– Есть люди, которые все еще переживают из-за обиды, учиненной тебе каганом Гораном Уст Дуумом. Как и те, кто полагает, что его сын опозорился, насадив на кол моего Могке. Нас двое, и оба мы были обижены. Рыба существует благодаря воде, человек – благодаря другому человеку, и, только оставаясь в единстве, мы по-настоящему сильны.
– Я не подхожу для мести, багадыр Булксу. Я старый и слабый. Все, чего хочу, это утешаться старостью и в спокойствии смотреть на мою дочку.
– Тем временем твой Ноокор обратил на себя внимание кагана и напомнил ему об ауле Ульдин.
– Каган убил моих братьев, их и моих сыновей, чтобы обречь род на вымирание, но он не запрещал покупать мужских невольников и делать их товарищами. У меня есть дочка, поэтому я не стану бунтовщиком, Булксу. С сильным сложно сражаться, с богатым – судиться.
– Но даже сила уступает разуму и примеру людей. Сороки стаей и тигра победят.
– Я уже уплатил долги. За бунты братьев пошел в бой, как того хотел Горан Уст Дуум, в одной рубахе, с саблей в руке, впереди остальных. С тех пор меня зовут Сурбатаар, Мужественный. Я не хочу больше ничего от кагана, кроме этого имени.
– Злость сильных не направлена на кагана, она направлена против советников. Особенно против того, который без проблем прошел бы под осью любой из повозок. Ты знаешь его, это карла Гантульга, проклятая шутка природы, которого стоило оставить в степи, мой друг.
– Если ты так меня называешь, Булксу, помни, как говорят старшие люди: свою помощь дай первым, помощь друга прими в конце.
– Юноша, который захватывает трофеи, должен ехать впереди. Что ж, не принимай близко к сердцу того, что я говорил.
– Пей, Булксу, – сказал Сурбатаар. – Пей и забудь, как я забыл.
Булксу кивнул. И пил кумыс, словно хотел убить всю боль, что разрывала его душу.
* * *
Гунна взяла его в оборот, едва он покинул шатер Ульдина. И не так, как хотелось бы мужчине, но со злостью, дергая. Не вспоминала бесславья, которым он себя покрыл, потеряв коня в гонке. Отвела его к собственной юрте.
– Повернись, покажи спину, – сказала. – Наверняка ты ранен, как всякий после Бора.
Он послушно развязал пояс, снял деэлу, в нескольких местах украшенную дырами от сильных ударов плетками. Сорочка под ней прикипела к ранам. Гунна дергала его чуть сильнее, чем следовало, он молча кривился; трясся, когда она отрывала ткань от израненного тела.
