– Гордость должна болеть сильнее ран. Что за хунгур, который потерял коня.
Обошла его и взглянула прямо в глаза, и тогда увидела, что он улыбается… Покачал головой, словно желая возразить.
Она со злостью рванула – так, что по его спине заструилась кровь.
– Погоди тут.
Бросила на землю окровавленную, превратившуюся в лохмотья рубаху, осмотрела его худое тело, покрытое ранами, синяками и кровавыми полосами от плеток участников Бора. Вошла в юрту, взяла в железные щипцы раскаленный камень.
– Повернись, баба, – обронила, видя, как улыбка исчезает из глубины серых глаз Конина.
– Позволь, я его перевяжу.
Кто это сказал? Не Конин же. Перед юртой, сбоку, стоял Вигго. Со склоненной головой, ветер развевал его сбитые длинные золотистые волосы.
– Кто тебе позволил говорить, раб? Прочь! Возвращайся туда, где тебе место! Может, у овец найдешь послушание и уважение, которых нет у тебя между людьми!
Конин схватил ее за руку. Будто бы легко, но она почувствовала силу, что сидела в жилистом, худом, высушенном ветрами теле.
Он придержал Гунну и махнул Вигго. Скандинг – вернее, изгнанник – подошел медленно и несмело, без уверенности, что постоянно заставляло нервничать госпожу Ульдин. Неумеха, несчастный тюфяк, который не в силах управиться даже с овцами, – так мысленно обзывала его Гунна.
– Мазь из жира степного волка. – Он развернул кожаный узелок. – Немного печет, но не позволит гнили угнездиться в ранах.
– Ты сам его убил?! – фыркнула хунгурка. – Не поверю! Он бы тебя трижды сожрал.
– Его загрызли другие. Был теплый, когда я его нашел. Я ведь трус, госпожа. Вы это знаете: человек с клеймом Флока не может жить меж скандингами. Конин, я начну?
Он набрал на пальцы тяжелой серой мази и принялся втирать в раны. Конин даже не вздрогнул. Гунна смотрела и хрустела пальцами; Вигго действовал ей на нервы. Она шпыняла его и высмеивала все эти годы, пока он был с ними, взятый прямо из степи. Он должен был сдохнуть от самой тяжелой работы, но отец, как всегда, оказался милосерден. А теперь Вигго медленно втирал мазь в раны Конина. Без малого тетёшкался с ним как с ребенком, прикасаясь легко и аккуратно. И дольше, чем следовало бы.
Вдруг сбоку на нее пала тень. Она медленно обернулась на того, кто заслонил солнце. Увидела сидящую на своем коне хунгурку в волчьем колпаке: темные узкие косы падали ей на плечи, лицо было бледным, горделивым, глаза – как миндаль. Не белила лица и была красивой: маленький нос, округлые губы, всё при ней, идеально подобрано, словно в изображении богини, в аккуратной фигурке Матери-Неба.
– Селенэ! – Гунна раскрыла объятия. – Что-то наши отцы говорят слишком долго.
– У меня было время осмотреть аул. Твой муж унаследует хорошие стада и юрты. Послушных коней и пушистых овец.
– Если воля кагана позволит, чтобы я внесла это в приданое.
– А этот, – Селенэ указала на Конина, – твой раб?
– Ноокор моего отца. Неловкий дуболом. – Гунна легонько ударила Конина по голове. – Позволил, чтобы в гонке Бора у него отобрали коня. Муж, что возвращается из похода пешком, спит с козами за юртой!
– Я слышала и видела. Великий стыд. Но он не выглядит как хунгур. Эй, кто ты таков?! Тебе говорю! Эй!
Конин шевельнул головой. Голос хунгурки был таким настырным, что Гунна машинально встала между юношей и Селенэ.
– Он сплошное несчастье, но сердце у него доброе. Оставь его! Это мой человек.
– Все, что тут есть, принадлежит твоему отцу. А все, что принадлежит отцу, имущество великого кагана: ныне, и присно, и во веки веков. Так как зовут твоего Ноокора?
– Конин. Конин Ульдин.
– И что с ним такое, что он не может произнести ни слова?
– Злой Каблис зашнуровал ему рот невидимой силой, чтобы он не отвечал на глупые вопросы.
Селенэ ничего не ответила. Неторопливо объехала их. Потом медленно направилась прочь. Гунна некоторое время смотрела ей вслед: как та останавливается перед юртой отца. Оттуда как раз вышел Булксу; явно разозленный, быстро натянул на голову шапку, а когда Селенэ начала что-то говорить, отогнал ее нетерпеливым движением. Но на миг глянул на юрту Гунны, на Конина, который как раз натягивал кафтан, и на неподвижного, отодвинувшегося в тень Вигго.
И тогда к Булксу подошел Сурбатаар, взял его под руку, попытался повести куда-то, но гость был далек от спокойствия. Шел к коню, которого держали пара слуг; один пал на колени, выгнул спину. Но его господин остановился. С вымученной улыбкой развернулся и пал в объятия хозяина. Они обнялись.
– Я ел твою еду. Пил твой кумыс. Но я во гневе, Даркан Ульдин. Я не услышал из твоих уст слов, которые стали бы благостны для моего сердца как вечерний ветерок.
– Мудрые слова не всегда горды. Но умный человек сумеет оценить их значение.
– Добрый человек не позволит отпустить гостя в замешательстве.
– Тогда, возможно, достойный подарок развеселит твое сердце, багадыр?
– О да! – Булксу даже хлопнул в ладоши. – Если могу тебя попросить, подари мне кого-нибудь из твоего аула.
– Рад выполнить просьбу приятеля рода.
– У тебя есть товарищ, которого ты возвысил из невольников. Кажется, его зовут Конин. Пусть он носит колчан за мной!
– Конин? – переспросил пойманный врасплох Сурбатаар. – Это дурной человек, бывший невольник, недостойный твоего положения. Возьми, кого или что пожелаешь, может, моего вороного жеребца?
– Я хочу Конина, – выдохнул Булксу. – Мать-Земля, отчего он так много для тебя значит?
– Он не стоит ничего, а потому не может стать подарком, багадыр. Я могу дать тебе мой пояс, мой меч, мои сапоги, но…
– Значит, я уезжаю во гневе! – засопел Булксу. – До следующей встречи. Лишь бы она оказалась плодотворной, друг. Пусть Мать-Земля ведет твои стада.
– Бывай!
Булксу взошел на коня по спине невольника. Сразу развернулся в степь, а его люди подняли копья и погнали следом. Галопом, поднимая тучу пыли, к ним присоединились еще всадники.
А Сурбатаар Ульдин смотрел им вслед, кривя изрытое морщинами лицо.
* * *
Посреди ночи кто-то сильно дернул Конина – так, что парень затрясся, поскольку избитое, посеченное нагайками тело отозвалось глухой болью.
– Конин, вставай! – услышал он знакомый голос. – Это я, твой господин. Сурбатаар. Не шуми, не разбуди Феронца и Вигго.
Ноокор открыл глаза, но внутри юрты было темно: угли, тлеющие в очаге, давали красный отсвет, который едва обрисовывал фигуру отца аула.
– Вставай! Бери одежду, оружие! Пойдем, нет времени!
Парень собирался медленно и одевался снаружи юрты, потому что Сурбатаар нетерпеливо его подгонял. Сам завязал ему пояс, подал лук и колчан.
