– Тебе надо убегать, Ноокор, – выдохнул. – Не вини меня, я люблю тебя как сына, которого отобрал у меня каган. Ты похож на него, а Булксу хотел, чтобы я подарил тебя ему. Это дурной человек. Он тебя обидит, хотя и не понимаю, отчего он зол на тебя.
Парень оглянулся на спящих по другую сторону огня Феронца и Вигго.
– Нет, не буди их, пусть спят. Конин, мой дорогой Конин, – говорил тем временем Сурбатаар, надевая ему на голову шерстяной колпак. – Не гневайся, что я тебя отдаляю. Ты не можешь жить подле меня. Я знаю, Рубрук мне сказал, ты искалечен с детства. Ты пережил ад, потому и не говоришь. Проклятый шаман предостерегал меня. Говорил, что злой дух, Каблис, идет за тобой след в след, что убьет, оборвет нить жизни каждого, кто выкажет к тебе доброту. Я видел его, смотрел некогда на невидимого на Рябом поле; я верю в это, но не боюсь. Моя жена тебя боится, но я ей не верю. Потому что каждый настоящий воин протаптывает собственные тропы, каждый может выказать железную волю, поэтому я сам рву круг, который очертил вокруг тебя злой дух. Я помог тебе. Я был суров, но… – он заколебался. – Но справедлив. Относился к тебе как к сыну, а из-за того, что ты молчишь, – не нанесешь мне большей боли.
Конин осмотрелся, увидел оседланного Дикого Амана с притороченными переметными сумами. Конь тряс головой и дергал веревку, привязанную к колышку.
– Конь твой! Садись и езжай на запад. В двух днях пути отсюда, над рекой, будет пустой аул, Ботома. Там затаись и жди. В руинах найдешь укрытие и воду, там есть травы, а у твоего седла – сушеное мясо и кумыс. Жди, пока я не пришлю кого-нибудь за тобой. Я должен понять, что готовится, отчего Булксу тебя преследует. Это сильный человек, он, как и я, потерял сына, но потерял его еще хуже – того надели на кол, потому что Булксу не исполнил месть кагана. Теперь езжай, не жди рассвета! Садись в седло и скачи! Жди моих посланцев. Бывай!
Конин вскочил на Дикого Амана. Уезжал больше удивленный, чем испуганный. Оглядывался на степь, погруженный в сон аул, табуны лошадей, стада овец и коз. На торчащие жерди шатров и бунчуки с тамгой Ульдинов. И наконец двинулся на запад, не попрощавшись с Вигго.
* * *
Дикий Аман отдохнул, поэтому мчался по степи будто снежная пантера. В Ботоме был уже на второй день, к вечеру: в мыле, мокрый, тяжело дышащий и похудевший, но живой. Во время пути Конин избегал других аулов и людей. Едва замечал на горизонте полосы дымов, видел стада овец и коз, сразу сворачивал, обходил их степями, пусть иной раз и теряя немало времени на переход рек и на то, чтобы обходить скалы. Легко не было. Осенние стада и аулы шли на север, в Лендию, чтобы встать на зиму в селах. Собрать кровавую дань и жить за счет хозяев. Степь была полна движением. Дикие хунгурские чабаны гнали на север скот, скрипели оси груженых арб, ехали на них юрты и шатры. На ветру реяли бунчуки и полотнища знамен.
Ботома представляла собой несколько скал у петли Тургая. Те походили на укрытия – что-то вроде мегалитов столемов, прятавших под склоненными плитами ямы и сухие углубления. На половине выстрела из лука зеленели луга, текла вода, жемчужно пенясь и неся желтую листву, опадающую с тополей, какими поросли скалистые возвышенности над рекой.
Некогда тут исчез целый аул, что встал неподалеку на отдых. Люди и животные просто растворились в воздухе. Говорили, что их похитил злой Каблис, невидимый дух степи и пространства, который мешает умершим пройти в иной мир по Древу Жизни. С того времени тут никто не останавливался. Место считалось про´клятым, а потому безлюдным и спокойным. Конин стреножил Дикого Амана и пустил его в траву. Сам спрятался между камнями и приготовил очаг. Подкормил коня лендийским ячменем, что Ульдин дал ему в дорогу целый мешок. Высек огонь, подложил веток тополей и дубов, которыми поросли берега Тургая. Сидел и смотрел в пространство без цели и мысли. Был близко от Ведды. На западе вставал рваный вал Южного Круга Гор, за которым лежала Лендия.
Три дня он ждал вестей от Сурбатаара, прислушиваясь к крикам ястреба, ночному вою волков и шакалов, шуму и стону горячего осеннего ветра. К ударам птичьих крыльев между скалами.
И вот ближе к вечеру он услышал отголосок. Когда приложил ухо к земле, сразу узнал далекий стук копыт. Тот становился сильнее, от нескольких коней, словно всадники прекрасно знали, куда направляются.
Он ухватился за лук и укрылся за камнями, откуда мог видеть брод через широко разлившийся Тургай. Незнакомца он увидел сразу; тот не скрывался, ехал сам-один. Прошел разливом реки, въехал на холм, сорвал с головы шапку и принялся махать ею, словно хотел обратить на себя чье-то внимание.
Конин отложил лук, ослабил тетиву, снял стрелу. Пришлецом был Феронц – в трепаном стеганом кафтане, на мокром коне. Осмотрелся внимательно, прежде чем надел шапку и закричал:
– Конин! Конин! Выходи! Вести… Даркан Ульдин тебя вызывает! Все будет хорошо!
Конин медленно вышел, всовывая лук в сагайдак, а стрелы – в колчан. Феронц остановился, его глаза бегали. Подъезжал медленной рысью; конь дергал головой, переступал, будто опасаясь Ноокора. Всадник махал Конину, а когда тот оказался неподалеку, внезапно указал рукой.
– Смотри туда! – крикнул. – Конин! Конин!
Вдруг что-то с большой силой ударило юношу в голову, сбоку, над ухом. Сила была так велика, что он не сумел устоять на ногах, упал. Но встал бы, пусть и с трудом, если бы Феронц в тот же миг не подскочил к нему и не прижал своим худым телом к земле. Но даже тогда Конин попытался бы его сбросить, освободиться, как делал это давно, в степи, когда хунгур вместе с Бокко издевались над ним и Вигго. Но не сумел, почувствовал еще один удар, звон в ушах. Кто-то невидимый помог Феронцу, лупя Конина по голове и прижимая его к земле.
Этого кого-то он узнал через несколько мгновений, когда ему выкрутили и выломали вверх руки, а шум в ушах распался на голоса и звуки гомонящей степи. Сперва он увидел потрепанные войлочные сапоги, потом ноги, обернутые тряпками. Наконец – худое, сухое лицо хунгура в кожанке и в приплюснутом шерстяном колпаке.
Сильный пинок перевернул его на другой бок. Еще один пришелся на спину, следующий прошил болью, попав в почки. Когда Конин свернулся в клубок, почувствовал и последний – прямо в лицо, так, что клацнули зубы, а изо рта потекла кровь.
Над Конином склонялся Айбек. Старый, злой, высушенный будто труп, хунгур. Отец Бокко, которого Ноокор убил в припадке гнева.
– Ох, Мать-Земля, – стонал хунгур. – Сколько я ждал этой минуты. Сколько просил и молил Таальтоса, чтобы тот направил мои шаги. Я приносил жертвы Матери-Небу и Матери-Земле, чтобы те указали мне на тебя безоружного. Чтоб ты был унижен и отдан в мои руки, как в твои отдали моего прекрасного сына, моего Бокко.
Он снова пнул Конина в живот, а стоящий рядом Феронц не протестовал.
– Ульдин хотел тебя укрыть, но мне было известно, куда ты направляешься. И знаешь, кто мне сказал? Его жена, Гоэлум. Она ненавидела тебя с того момента, как увидала на твоих руках кровь. И сказала мне, куда ты направился. А твой невольник был готов присоединиться к моей мести…
