Феронц избегал взгляда Конина, как мог.
– Если ты приготовился к боли, – прошипел Айбек, – тебе придется еще подождать. Ты умрешь, но не сейчас. Я заберу тебя в то место, где каждый миг страдания будет напоминать тебе, как ты убивал Бокко. О, можешь ли ты, собака, вонючий баран, представить себе, что такое потерять сына? Выкармливать его день за днем, смотреть, как он растет, дозревает – и никогда не достигнет мужского возраста. Бокко ждет тебя. Ты станешь служить ему после смерти. Жди!
Его поволокли через травы прямо к коню. Руки Конина были впереди, зажатые в костяные хунгурские колодки. Что-то возвращалось к нему из воспоминаний. Однажды, давным-давно, он уже бежал неловко, шел и лежал, с руками по обе стороны шеи, зажатыми в жестокие клещи пут.
Когда он это вспомнил, по его щекам потекли слезы. Кажется, и у него уже закончились силы.
* * *
Его везли весь остаток дня и всю ночь на запад, пока горы Круга не сделались огромными, на половину неба, а их серые и коричневые, лишенные растительности вершины стали вроде огромных клыков или замковых зубцов, закрывающих дальнейшую дорогу на запад. Все это время он лежал свешиваясь, на коне, привязанный к седлу, с затекшими мышцами, без воды и еды. Как мешок, наполненный мясом; вещь, а не человек, даже не раб, который представляет хоть какую-то ценность.
Чем ближе к горам, тем холмистее становилась степь и поднимались на ней гряды, в которых острыми зубами вылезали из-под земли серые туши скал. Над шепчущими ручьями росли целые дубравы, рощи кленов и берез. Склоны вставали отвесно, покрытые растительностью, показывая, что тут закончились одичавшие поля и начиналась Подгорица – страна, что граничила с Монтаной Нижними Вратами, в южной части своей опустошенная и уничтоженная, сметенная ордой одиннадцать лет назад. Жизнь медленно возвращалась в эти стороны, но тут слишком близко были кочевья хунгуров. Слишком опасные места, чтобы дышать полной грудью и спать, не ожидая, что среди ночи раздастся топот, свист – и человек проснется в невольничьих колодках захватчиков. Подгорица, и раньше опасная, теперь окончательно одичала. В лесах, на вырубках, в скалистых долинах Круга Гор, в пущах и на болотах скрывались жестокие мужики, нападавшие на всякого, кто слишком близко подходил к их хатам, не распознавая – друг это или враг и убегая от превосходящих сил хунгуров. Захватчики не входили глубоко меж серыми хребтами. Непобедимые в степи, они пугались мрачного вида гор, отсутствия пространства, где могли развернуть боевые лавы, опасались засад и предательства. Из немногочисленных городов и сел они брали дань. Остальное оставили в покое, поскольку господарь Рареш бил им челом на Рябом поле, а его сын и наследник имел выю такую же гибкую, как отец, – а еще тяжелый кошель, который он метал под ноги новым захватчикам Ведды.
Тут и закончилось их путешествие, в каком-то наполовину разрушенном хуторе. Там, где среди сожженных и заросших травой халуп остались только длинные каменные, крытые деревянными досками овчарни. Один или два дома уцелели, хотя и осмоленные, с дырами на крыше – приникали к земле, склонялись к упадку, словно сдувшиеся от жалости, что тут никто не обитает. Дикая природа вырывала поля, захватывала луга и загоны; молодые деревья, пихты и березы, вставали на подворьях.
Тут закончился их путь. Едва живого Конина свалили перед одной из хат. К ним вышел человек в шишаке дреговичей – с маской, что опускалась на лицо, прикрывая глаза двумя полукольцами. Длинная борода доходила ему до груди, обрезанная ровно, будто лопата. А когда он отозвался, Конин вздрогнул – узнал этот голос и заросшее, непроницаемое лицо.
– И правда, славно, – сказал незнакомец. – Славно, что вы добрались.
* * *
Глеб был спокоен и медленен. Добыча ждала. Она не могла сбежать. Не тут и не сейчас. Не этим утром.
Он неторопливо вбивал колья в стену хаты. Один внизу, у самого глинобитного пола. Над ним – второй. Третий высоко – вертикально, в бревно крыши. Этот последний был двойным, загнутым словно лук. Конин предпочитал не думать, зачем все это. Даже когда дрегович, подсаженный Феронцем, протянул толстую конопляную веревку через железное кольцо наверху, привязал ту к крюкам под стеной и ухмыльнулся в густую бороду. А что еще он мог сделать? Был немым, а потому не мог молить о милосердии.
Конин лежал связанный, уже без хунгурских колодок на руках. На этот раз ему стянули руки за спиной и бросили на пол, не пожалев ударов и пинков. Потом ждали, следя за каждым движением Глеба, помогая ему по мере необходимости.
Наконец Дрегович закончил. Сразу потянулся к широкому поясу, достал оттуда кошель и втиснул тот в руку Айбеку.
– Держи, приятель. Четыре гривны, как мы договаривались. В добрых скойцах и квартниках, необрезанных. Лучше, чем ваши вонючие шкурки и медные кольца! Бери все, ты заслужил.
Айбек непроизвольно сунул кошель за пазуху старого кафтана, но не двинулся с места. Глебу это явно мешало. Сперва он шагнул к Конину, потом обернулся к хунгурам.
– Я дал тебе всё, дружище. Чего еще ты хочешь?
– Монет мало, чтобы насытить месть. Я буду стоять здесь, дреговичский пес, и смотреть, как ты развлекаешься с Ноокором. Не пропущу ни единого крика, не бойся.
– Ты ничего не увидишь, хунгур. Конин мой. Ты получил свое, а потому – ступай. – Дрегович развернулся. – А-а-а, совсем забыл, дружище: выход у тебя за спиной. Чуть правее. Я не хочу видеть тебя здесь.
Айбек одним движением выхватил из-за пазухи кошель и со звоном бросил его на землю рядом с Глебом.
– Тогда я разрываю наш договор. Вот твои гривны. Забирай их и отдай мне Ноокора.
– Потише, дружище, – заворчал Глеб, потом развернулся и пошел к хунгуру, широко разводя руки. – Громом клянусь, договор был, что я плачу за живого Конина – и наши пути расходятся.
– Я не уйду, дрегович, пока не увижу, как он умирает; пока Каблис, дух мести, не будет успокоен.
Глеб без предупреждения ударил его в грудь, в сплетение ребер; с такой силой, что Айбек подпрыгнул и обмяк, падая. Противник пнул его в ногу и притянул к себе так, что хунгур упал на живот, трясясь и плюясь слюной. Прежде чем он успел что-то сделать, Глеб уже сидел сверху. В руках дреговича блеснул кинжал; в один миг он проехался им по сухожилиям под коленями. Айбек орал, выл и пытался достать его рукой. Тогда дрегович поднял и опустил кинжал – вертикально; раздался еще один вопль хунгура, когда Глеб пришпилил к земле его правую ногу. Айбек трясся, плакал и выл. Глеб вырвал клинок, встал, отошел. И сейчас же выставил окровавленный кинжал в сторону Феронца.
– Забери его, дружище. Забери, прежде чем он истечет кровью, – приказал. – Только молю тебя, не делай никаких глупостей, не думай о мести. Он тебе уже не помощник. Не сможет ходить. Какое-то время.
– Бешеный пес! – рычал Айбек, пытаясь встать, но ноги, истекающие кровью, его не слушались. – Каблис тебя достанет! Достанет и пожрет! Будешь блуждать в тени! Будешь молить! Будешь служить мне!
– Забери его, дружище, прошу тебя, – повторил Глеб.
