– Спрячь – или сруби мне голову, если решишь, что стоит. Я не стану проливать кровь без причины. Свою поберегу для освобождения Лендии, а твою – для Подгорицы.
Гусляр фыркнул смехом. Покачал головой.
– Что ж, – закусил ус. – Ты всегда был безумнее, чем старики-пустынники. Спасибо за искренность. Стало быть, если я – не мужчина, то я и не благородный. А потому не встану на безнадежный бой, жаль мне рацев. А ты что намерен делать?
– Хочу просить тебя, Большой Гусляр, чтобы ты показал мне дорогу через горы. Возвращаюсь к своим.
– Покажу. Пройдешь ее с лошадьми, на поводьях. Она непростая, но в эту пору года проходима. Однако нужно спешить, пока не выпал снег.
– Спасибо.
– А с ним, – Гусляр указал на Яксу косматой головой, – что намерен делать?
– Пойдешь со мной, верно? – спросил того Грот. – Только в Лендии ты будешь в безопасности.
– Не пойду, – покачал головой Якса. – Вчера я тебя спас, нынче ты – меня. Мы квиты, Грот. Не мучай меня, не то я взорвусь. Впаду в безумие, и придется тебе меня связывать. Как тогда, когда я едва не убил тебя как невольника. Помнишь?
– Били тебя ремнями, жгли огнем, вязали веревками, Якса, чтобы ты стал мужчиной. А потому – будь как железо, как лучшая сталь. Как меч, что звенит, а не скрипит. Держись, выдержи. И возвращайся со мной. Возвращайся сражаться. Мстить за судьбу, которая постигла твой род. Отца, мать и дядю.
Якса закусил губу. И ничего не сказал. Опускались липкие, влажные осенние сумерки.
* * *
Взяли их на рассвете, когда яркое осеннее солнце взбиралось над окоемом, начиная упорное странствие к макушке Матери-Неба. Со всех сторон, будто стая шакалов, пришли сросшиеся с лошадьми фигуры с рогами на голове, в шкурах и обшитых мехом кафтанах. Обошли аул, ворвались меж шатрами с криками, со свистом стрел-пищалок, которые они пускали низко, над верхушками юрт и шалашей.
Не убивали – атаковали воплями, били, лупили плетками выбегающих из укрытий, разбуженных от сна людей, наезжали лошадьми, с силой отбрасывали полотнища и рвали шерстяные стены, растянутые на жердях. Честно говоря, могли сделать что угодно – в роду, лишенном мужчин, мало кто мог защищаться. Но нападение было не ради резни. Приехавшие сходили с лошадей, выгоняя жителей из юрт, а сами кого-то искали – везде, где могли. В юртах, на арбах, на четырехколесных возах с шерстью, под лавками. Как безумные переворачивали постели, кололи их кончиками сабель, кружили между стадами коз и овец, пинками выгоняли пастухов из сплетенных из хвороста укрытий. Гнали плачущих матерей и детей на главную площадь аула – к украшенной тамгами юрте Ульдина.
Сурбатаар сорвался с постели, пробужденный криками нападавших. Вышел в незастегнутом кафтане, с женой, что нетерпеливо ступала следом, надевая ему на бритую голову колпак, набрасывая на плечи короткий кожух и поправляя накидку, то и дело сползавшую. Он увидел круг враждебных воинов и своих людей, согнанных между ними, под присмотром. Стражников без мечей и щитов, кого держали на арканах с клинками, приложенными к голове.
Он осматривался и ничего не говорил: в его сторону ехал всадник в мехах и таком большом колпаке снежного волка, что тот почти сползал ему на глаза. Потрясал, поднимая над головой, толстым белым буздыганом с тамгой Тоорула.
– Сурбатаар Ульдин! – кричал. – У меня ярлык великого кагана! Это не война, не нападение. Понимаешь?
– Булксу, еще две луны тому назад я приветствовал тебя как гостя и друга. Отчего же ты нападаешь на меня как на врага, пусть и заслонившись ярлыком?!
– Я не прибыл тебя грабить, Ульдин! Вот приказ величайшего владыки степи Тоорула. У тебя в юрте скрывается Якса! Ненавистный великому Тоорулу сын Милоша Дружича, убийцы его отца. Наш господин, солнце степей, победитель лендичей, даугров, китмандийцев, звезда на небосклоне нашего счастья, приказал истребить весь род Дружичей. Ты укрывал у себя лендича.
– Я никогда не слышал ни о каком Яксе. Если он тут и вы его найдете, забирайте себе.
– Ты хорошо знаешь, о ком я говорю. Ноокор Конин, твой товарищ, – именно он тот человек. Ты прятал врага кагана, за что должен закончить на колу. Где Конин?!
– Конин – пес! Невольник, который словно шакал рвал наши внутренности, когда мы прижали его к груди, чтобы согреть дыханием. Убежал как трус. Забрал у меня лучшего коня. Если достанешь его, удели кару и от моего имени. Пусть сдерут ему шкуру на спине и пятках!
– Убежал? Не верю!
– Ищите. Если найдете – он ваш!
Люди Булксу и правда обыскивали юрты, переворачивая лавки, мехи с кумысом и бурдюки с водой. Рылись в упряжи, разбрасывали кожи, щиты, ковры, протыкали подушки, набитые шерстью, словно и там мог таиться проклятый Якса. Уходили злые, оставляя за собой разруху, как после урагана. Один из них, с мордой, украшенной тонкими, смазанными жиром усами, бил челом перед Булксу и докладывал, что в ауле нет никого, кто напоминал бы беглеца.
Булксу обернулся в сторону сжатой его людьми группки женок, подростков и пары старых пастухов. Поднял ярлык, словно хотел ударить тем с высоты, и закричал:
– Кто из вас знает, куда сбежал Конин?! Каган дает хорошую награду за него. Собственную юрту и столько овец, сколько сумеете посчитать.
Толпа заворчала. Все взгляды устремились на Ульдина: тяжелые, уставшие, налитые кровью; глаза, что день за днем палило солнце, иссушали ветер и жар, льющийся с синего неба.
– А еще свою большую, непреходящую милость, – закончил Булксу. – Что, никто не вызовется? Никто ничего не знает? И кто был приятелем и слугой Конина? Кто спал в его юрте, стелил ему постель, чистил узду и седло? Кто?! Укажите на такого человека и не пожалеете.
Гунна шевельнулась, но Сурбатаар сделал шаг в сторону и заслонил ее от взгляда нападавших.
– Никто? Никто… – Булксу тряхнул головой, словно бы удивленный. – Хорошо-о-о. Давным-давно каган Горан Уст Дуум выбил всех мужчин в вашем ауле. Нынче его сын приказал мне проверить, не отросла ли от обрубка вербовая ветка. Я вижу, что отросла, а потому… – указал на кого-то в толпе. – Тормас! Делай, что должен!
Вдруг трое его воинов кинулись в ряды людей Ульдина. Выволокли одного – перепуганного пастуха Урбека, – дергая, хлеща плетками под коленями. Бросили его спиной на колесо арбы, развели руки в стороны.
Крик! Это вопила его жена, обнимая двух малых детей, выталкиваемая из рядов двумя рослыми хунгурами.
Усатый воин ухватил Урбека за волосы и прижал его голову к колесу, обнажая горло. Потянулся за мечом.
Не пришлось доставать клинок. Сурбатаар ступил вперед, встал перед Булксу.
– Не убивайте невиновных! Я был ближайшим приятелем Конина. Со мной он делил юрту, а порой и постель. Слушал меня, но не говорил, потому что был немым. Я сделал его Ноокором, а он отплатил презрением, бросив мою службу.
Булксу наехал конем на Сурбатаара. В руке его был обушок, не ярлык. Тупой тяжелый молоток на длинной рукояти из твердого дерева.
