Когда они миновали змиевище, сделалось холодно и пусто. Снег лежал в щелях, кружил, лип к седлам и конским спинам. Они же, словно их, стоящих у поднебесных бездн гор, подтолкнул внезапный порыв ветра, одновременно с вечером оказались на высшей точке Круга.
Грот остановился, когда разошлись облака: оттуда выстрелил луч солнца, ударил по глазам, осветил обрамленные снегом скалы. И, словно маяк в тумане, указал ряд черных вершин к западу от странников: далеко, величественно вознесшихся над морем туч.
– Смотри! Запоминай, – указал инок.
Якса увидел высочайшую, недоступную часть Круга. Корона Гор, что вставала гранитными пиками над Лендией и Веддой. Последняя надежда, непокоренные башни и врата.
– Там, в пещерах, спят вечным сном короли-духи Лендии. Все те, кто слишком достоин, чтобы их забрала смерть. Спят в доспехах, с вернейшими из своих рыцарей и палатинов. С лошадьми и мечами. Все они, от Моймира, который задавил щенков Гракха, получил Корону Ведов и сам водрузил ту себе на голову, до Дессы и Яромира Сильного. Они проснутся, когда придет время боя с главным неприятелем людей, с Волостом. Или когда Лендия будет в нужде.
– Но не проснулись, когда на вас напали хунгуры.
– На нас, Якса. Ты – лендич, хочешь этого или нет. А если о твоих словах, то – да, не проснулись. Потому что не время. Но оно придет, мы сами скоро его приблизим. Когда восстанем против хунгуров, прольем море лендийской крови, встанем один против десяти. Тогда пробудим королей-духов. Послышатся трубы, и с Короны сойдут отряды рыцарей, чтобы установить мир Ессы на Ведде. Запомни мои слова, Якса.
– Хунгуры говорили, что каган послал воинов, чтобы обесчестить и ограбить это место. Хотел поставить трон на останках древних королей.
– Ни один язычник не вернулся живым с гор. Встань ровно, это почти Лендия. Наконец пришло время избавиться тебе от хунгурской челобитности. В Лендии ты не должен падать ни перед кем, потому что все рыцари – братья. Веди себя достойно, ты идешь к свободным людям.
Грот развернулся и направился вниз по камням. Свет солнца гас над ними, ровно так же, как исчезло и развеялось счастье королевства Лендии.
* * *
Дверь в пастушеский курень заскрипела, ударила, открывшись с размаху. Внутрь, вместе с влагой дождя, обильно орошающего буковый лес, втолкнули мужчину в потрепанном кафтане. Он выглядел как семь несчастий, по которым к тому же прошелся галопом хунгурский чамбул. Всё в клочьях, один рукав рубахи висел как сломанная рука. Вместо сапог или постолов ноги его были обернуты кусками шкур и тряпками. Кожа светлая, голова обрита и покрыта отрастающей щетиной.
За ним вошли двое рацев, распространяя запах влажных кож и шерсти. Оба с саблями и луками, без щитов.
– Мы схватили пленника, Дако, – доложил тот, что был пониже, битый оспой. – Шел из степи прямиком к нам, словно знал дорогу. Чужак, шпион хунгуров или господаря. Темно, потому мы не послали ему стрелу. Да и выглядит он так, словно не дойдет и до водопада.
Командир стражи встал от очага, осмотрел согбенного пленника справа, слева. Тот не казался опасным, но Дако уже видал шпионов и мерзавцев, которые выглядели как калики перехожие, но после их прихода от сел и хуторов оставалось пепелище. Поэтому он подошел к приятелю, схватил его за кафтан под шеей и тряхнул, а затем оттолкнул.
– Всякий, кто придет непрошеный, унавозит землю! – крикнул. – Почему ты его не убил, Берег? Упился и забыл, что говорил Гусляр? Хочешь быть размыкнутым лошадьми, казненным?
– Я не мог его убить, Есса мне свидетель. Сам взгляни на него и реши. Потому-то я его сюда приволок.
Пока они так говорили, приблуда полз в сторону очага. Сел у камней, куда било тепло от горящих сухих буковых поленьев. Сжался, обняв ноги под коленями, раскачивался вперед-назад, всматриваясь в огонь.
– Сделай это сам, если хочешь.
Дако дернул саблю. Короткий свист – и кривой клинок оказался в его руке. Он приблизился к оборванцу как палач, встал над ним. И заколебался.
– Хо-о-олодно. Хо-о-олодно, – постанывал тот. – Я шел… по следу. Зна-а-ал, добрые люди.
– Откуда ты пришел, чтоб тебя сто траханых бесов взяли?!
– Я убе… жал.
– Как тебя зовут?
– Не знаю.
– Это манкурт. Хунгуры превратили его в раба. Хочешь его убить – руби, но я на себя такой грех не приму. И так из моих можно собор выстроить.
– Если так, ступай к Гусляру. Расскажи ему. Пусть он решает. Ну, чего ждешь?! Вперед!
Воин развернулся и… только его и видели. Дако сторожил пришлеца с обнаженным клинком. Прохаживался влево-вправо.
– Голо-одный… Голо-одный, – скулил оборванец.
Второй из рацев, который до сих пор стоял в стороне, шагнул к огню. Подумал, потянулся к лепешке, за ложкой. Набрал из котелка мамалыги, окрашенной сушеной рыбой, положил на лепешку, подсунул чужаку, положив на лавку рядом с тем.
– На, попробуй. Не отправлю тебя на смерть с пустым животом.
Дако не сказал ничего. Незнакомец потянулся за лепешкой, свернул ее, сунул в рот, откусил. Некоторое время жевал, чавкал, а потом… выплюнул в огонь. Отложил лепешку.
– Видишь? Он сын хунгура и шлюхи! – проворчал воин. – Наша еда ему не вкусна.
– Станет вкуснее, когда Гусляр ему глотку порвет.
Незнакомец что-то занудел себе под нос. Покачивал искалеченной головой, медленно выпрямлялся и менял позу, сидя теперь на подогнутых ногах.
– Лежи, если тебе так удобнее, – тряхнул его Дако.
– Якса-а… Якса-а? – спросил чужак. – Где он? Я чувствую его близко. Иду по следу. По свежему.
– Я знал! – Дако приподнял голову чужака заточенным с обеих сторон кончиком сабли. – Ты нюхач. Не первый и не последний хунгурский пес в этих местах!
– По горлу его! – крикнул второй рац. – Не стоило беспокоить Гусляра.
Худая грязная рука ухватила за острие сабли. Быстро, сильно. Дако дернул за рукоять, но не сумел вырвать! Оружие было словно в клещах, будто камнем зажатое.
Он дергал, потом крикнул приятелю – и тогда манкурт поднялся. Глаза его уже не были отсутствующими. Дако увидел в них бездну и жажду…
Двойной крик сотряс стены куреня – кривые, с дырами, которые не мог заполнить лесной мох, – и понесся дальше, в глубь хлестаемого дождем леса, и увяз в переплетении веток черники и кустарника.
* * *
– Дако-о-о! – крикнул Гусляр. – Какого демона ты разбудил меня среди ночи?
Никто не отвечал. Из темноты перед ними выросла стена пастушеского куреня. Двери отворены настежь. Внутри темно.
– Заснули они, или что? – спросил кто-то.
Гусляр достал саблю, взял в левую руку тлеющую смоляную лучину, заколебался на миг – и переступил порог. Внутри раздул лучину, поднял ее, чтобы осмотреться в темноте. Остальные рацы заглядывали через порог, держа наготове сабли и обушки.
