И вдруг бес взорвался плачем, рыданием умирающего маленького мальчика.
– Отец! Оте-е-ец! За что вы меня-а-а…
– Гори во веки вечные, проклятый! Трижды проклятый Могке!
Тот бился, дергался на привязи. Сила его росла с каждым мгновением; никогда бы Якса не удержал на привязи живого беса. Но каждый раз, когда называл его имя, сила слабела. Могке тогда опадал без сил, рушился в пламя, а оруженосец удерживал его там.
– Якса-а-а… Мой брат… В крови, в багрянце. Помилуй! – застонал он. – Из-за тебя я закончил на колу. Из-за тебя погиб. Так мало я пожил, дай мне еще немного, подари; у тебя есть только я!
– Чтобы ты меня убил сзади, подло?
– Ты знаешь мое имя! У тебя есть власть! Я стану тебе служить! День и ночь стану трудиться, пахать, бегать на посылках, как слуга, как смерд! О-о-о, больно, печет!
Огонь прожигал тело беса, заставлял светиться его члены, охватывал голову. Даже небольшой очаг в юрте наносил бесу раны и причинял страдания. В пламени Могке таял словно воск, его тело почти капало вниз, подпитывало огонь, а тот выстреливал высоко, над крышей юрты.
Якса стоял, прикидывал, охватывал все происходящее взглядом. И вдруг выцедил:
– Поклянись! Ценнейшим! Именем своим! Будешь мне служить, всегда и везде!
– До конца твоей жизни! Буду!
– Именем своим, повтори!
– Именем своим!
– Произнеси его, иначе сожгу тебя без остатка!
– Именем своим клянусь! Именем Могке!
И Якса дернул его за цепь. Выволок из пламени. И вдруг бес изменился. Не был уже трясущимся созданием, бесом – стал Вигго: обожженным, перемазанным сажей и пеплом.
Цепь невольника, что свешивалась с шеи беса, исчезла, расточилась; юноша ничего не сжимал в руках. Все исчезло.
Теперь Яксе почти не было дела до Могке. Он сам горел! Рукав его стеганки занялся огнем. Но не успел тот погасить: бес накинул ему на спину шкуру, задавил пламя.
– Буду служить тебе до конца жизни. Но после смерти – заберу душу! За мою смерть, за кол, на котором я закончил свою жизнь. В этом я тебе не клялся!
– Как пожелаешь. А теперь – молчи и стой здесь.
Якса подбежал к месту под стеной юрты. Туда, где трясся на подушках Сурбатаар Ульдин. Его хозяин, приемный отец. Его… добрый дух.
– Даркан Сурбатаар! – простонал он. – Нас обманули, я не знал… Извини.
– Помоги! – прохрипел хунгур. – Там, в углу! Отнеси меня туда! Не хожу; Булксу отбил мне внутренности и переломал тело!
Он пытался ползти, как раздавленный жук. По трупам, по перевернутым горшкам, лавкам, скамейкам, по углям и шкурам. Якса подхватил его, поднял, поволок.
Недалеко.
– Гунна! – застонал Сурбатаар. – Доченька моя. Что они с тобой сделали?
Сердце Яксы билось точно колокол. Он затрясся, выпустил Ульдина, который упал на труп своей жены, пополз к дочке, обнял ее окровавленную голову. Тем временем убийца осматривал тихий разрушенный шатер.
– Мы всех их убили. Всех, но Есса мне свидетель… я не хотел. Поверь мне, Ульдин.
– За что ты это нам сделал? Конин!
– Я не Конин. Звали меня Яксой… Впрочем, все едино.
– Ты убил ее… Мое солнце, мое второе «я». Мой весенний цветочек в серой степи. И я спрашиваю: за что? Настолько мы были дурны с тобой?
– Меня подло обманули! Лестек из Бзуры и его домарад. Приказали убить баскаков. А это были вы…
– Тогда убей и меня, – заплакал Ульдин. – О-о-о, Мать-Небо, прими меня, укажи мне путь по Древу Жизни. Пусть Мангус проведет меня и охранит от злого Каблиса. Убей меня. Во мне нет уже жизни, если она мертва. А так тебя вспоминала. Воистину, бес идет по твоему следу. Вот он, тот. Не доверяй ему! Он тебя предаст! А теперь – даруй мне милость!
– Я стану носить тебя на руках, Ульдин. За то, что я сделал…
– Гунны уже нет. Потому нет и смысла. Я не могу ходить, не буду больше тараканом, калекой. Посмешищем. Я, Даркан Сурбатаар, который в сорочке и с саблей пошел на лендийские отряды на Рябом поле.
– Я был Конином. Отныне я Якса Ульдин. Буду носить твою тамгу на щите как покаяние.
– Пусть она сбережет тебя от Вигго, от всякого зла. Я благословлю тебя, но прерви мои страдания.
– Сурбатаар, я…
– Ты перебил нас всех – и еще сопротивляешься? Будь ты проклят! Трижды…
– Могке! Ступай сюда!
– Не он! Я не стану служить злому духу после смерти!
– Наклони голову! Чтоб все это бесы взяли!
Сурбатаар Ульдин подтянулся на руках, оперся, склонил голову над землей. Дернул за рубаху, оттянул ее, обнажая шею. Ждал.
Якса поднял меч. Размахнулся. И одним ударом перерубил нить старческой жизни.
* * *
Вконце они сложили тела кругом вокруг очага, обрезали все веревки и шнуры, завалили юрту на убитых. Принесли сухих веток и щепок.
А потом Якса поджег жертвенный костер. Долго и в молчании смотрел, как огонь пожирает юрту, в которую он некогда входил за советом и добрым словом. Как пожирает семью, которая была у него на этом свете. Все, что он любил и что ему было нужно.
– Что ты наделал! – рявкнул с яростью. Схватил левой рукой Могке за голову, за отрастающие волосы, а правой принялся бить его, толочь, лупить кулаком до крови. Бес послушно сносил это, без единого стона.
Наконец Якса, вероятно из-за его покорности, прекратил.
– Что я сделал?! Что мы сделали… брат.
Вдруг в безумии он обнял беса, прижал к себе. Стояли так долго, хотя Вигго был холодным, далеким, равнодушным, словно труп.
– Никого у меня, кроме тебя, не осталось, – прошептал он. – Никого, Могке. Никого.
– Тогда сделай милость, прошу, – сказал бес. – Зови меня Вигго. Я стану им притворяться. Потому что мое имя… причиняет боль.
Якса кивнул.
* * *
– Ступайте отсюда прочь, приблуды! – кричал из окна на привратной башне Брежавы домарад Иво. – Вы убили хунгуров, за которыми прилезут следующие как зараза, а мы забрали их стада – потому с господином Лестеком вы квиты! Мы не хотим видеть вас тут, потому что вы приносите несчастье. Нигде не сумеете схорониться, никто не отворит перед вами двери, когда палатин спустит на вас своих гончих! Он должен это сделать, должен отомстить за хунгуров, иначе сам падет столь же низко, как вы.
Якса молчал, поскольку ждал такого. Вигго просто смеялся.
– Валите на шлях, приблуды! – орал домарад. – Лже-Якса, хунгурский ублюдок! Всегда будешь тут чужим! Никто не поверит тебе, никто не примет! Левко! – крикнул он стражнику. – Покажи ему, что будет, если он вернется.
