Пока мы ели, я рассказала Аларику про фемаршала Филлес. Он молча выслушал, а когда я закончила, сказал:
– Я бы ненавидел ее заметно меньше, если бы она меня заметила. – И мы невольно рассмеялись, потому что ситуация была немыслимо серьезной и мы смертельно устали.
– Как хорошо, что там была Каэ, – прошептала я. Достав рассекатель времени из мешка, я бездумно раскрыла его и только тогда заметила, что что-то не так.
Взгляд Аларика изменился. Только что он смеялся. А теперь в его лице отразилась боль, которую он безуспешно пытался скрыть.
– Он… пустой? – спросил он.
Откуда он это знал? Мне было видно, что там, за стеклянной крышкой, где должны были кружить крупицы времени, ничего нет. А он сидел напротив меня и не мог заглянуть внутрь медальона.
– Я его чувствую. Нет, я… больше его не чувствую. Помнишь, что я тебе об этом рассказывал? Время пробуждает в тебе желание рассекать его. Ты теряешь себя в нем. Теперь все кончилось. Время… иссякло?
В этот момент он казался настолько потерянным, что я внезапно похолодела.
– Я совершила ошибку? Я не знала, сколько времени нужно использовать. Так что, я…
Его губы улыбнулись – но глаза остались печальными.
– Ты взяла все.
– Это было неправильно?
– Это было твое решение.
– Это не ответ.
Он откинулся назад и оперся о землю локтем здоровой руки.
– Здесь нет ничего, что не было бы неправильно. Тебя вообще не должно быть здесь. Одно это глубоко неправильно.
– А тебя? – спросила я в ответ. – Ты должен быть здесь?
Я думала, что мои слова выведут его из себя, но этого не произошло – он лишь наклонил голову, словно этот вопрос заставил его серьезно задуматься.
– Мне здесь самое место, Лэйра. У этого полно причин, и одна из них не дает мне рассказать тебе об остальных.
Я подтянула колени к себе и обхватила их руками.
– Либо ты слишком устал, чтобы давать осмысленные ответы, либо я слишком устала, чтобы тебя понять. Может, поговорим об этом завтра.
Снова эта улыбка, которая на самом деле не улыбка. Не в этом мире. В каком-то другом он, быть может, улыбнулся бы искренне.
– Наверное, нет. К сожалению, нет.
Я закрыла глаза.
– С тобой сложно.
– Спасибо. Я стараюсь.
– Это был не комплимент. Но я хочу узнать еще кое-что.
Аларик вздохнул.
– Ты хочешь знать, заполнится ли медальон снова, верно?
Я кивнула, не открывая глаз. Если мои худшие подозрения оправдаются, получается, что я уничтожила что-то невероятно ценное.
– Время не возникает из ничего. Оно приумножается, возникая из других частиц. В этом медальон ничем не отличается от остальной жизни. Если растратить время до последней крупицы, все кончено. Поэтому… нет. Не заполнится.
Мне пришлось приложить усилие, чтобы дышать спокойно.
– Мне… очень жаль. Я не знала… у меня не было времени об этом подумать.
Он положил руку мне на плечо. Я вздрогнула, потому что не заметила, что он успел наклониться ко мне так близко.
– Это было твое решение – хорошее решение. В конце концов исполнилось то, что было предсказано, когда мне подарили этот амулет.
– И… что это… было? – медленно спросила я, растягивая каждое слово, потому что хотела продлить момент, чтобы теплая ладонь дольше касалась моего тела. Немного растянуть это мгновение. Задержать.
Как будто я могла изменить время. Обратить годы вспять, будто я в первый раз оказалась так близко к нему. Я уже тогда не была беззаботной юной девушкой. Но я была свободной.
Аларик тоже вступил в этот танец со временем, потому что он ответил не сразу. Я услышала, как он издал тихий, задумчивый возглас, невнятный гортанный звук. Затем тишина. Наконец он сказал:
– Одна женщина подарила мне рассекатель времени, когда мне исполнилось четырнадцать. Женщина, которая была старше всех людей, которые встречались мне в молодости. Там, где я родился, никто не доживает до настоящей старости.
Я хотела задать еще один вопрос, но Аларик опередил меня и продолжил рассказывать:
– Она сказала, что я должен тщательно оберегать его, оберегать время, и экономно обращаться с ним, потому что каждая частица стоит как сундук золота. И если мне это удастся, однажды это время спасет жизнь. – Снова этот гортанный звук, почти смех. – Я никогда не думал, что речь про мою собственную.
Глава 40
Аларик
Уже двенадцать лет почти каждую ночь для него словно наступала зима. Длинная, холодная, темная и заполненная одним неотступным вопросом: победишь ли ты этот проклятый рассекатель времени или он оборвет время твоей жизни?
Но прошлая ночь словно пролетела. Она уместилась в пару мгновений и десяток мыслей, не заморозила его, позволив просто скрыться в темноте и почувствовать себя в безопасности.
Он сторожил, пока Лэйра спала, подложив руки под голову вместо подушки; нежный, теплый огонь освещал ее прекрасные черты. Прошло уже много времени с тех пор, как он рисовал в последний раз, и, наверное, ему не удастся ровно провести ни одну линию, и все же ему захотелось ее запечатлеть. У него были угли. Но, в конце концов, он решил не пытаться найти кусок дерева или камня, который мог бы заменить ему холст, потому что не хотел рисковать разбудить Лэйру.
Но желание коснуться ее мягких черт лица кончиками пальцев не покидало его. Он нарисовал ее пальцами в пыли, стер рисунок и начал заново. Она выглядела как раньше, как той ночью, когда они впервые остались наедине: она, он и пламя. Ночь, когда он забыл, кто он и кто она; ночь, когда это стало неважным, потому что он был человеком, который ее любил, и все остальное, все прочие заботы казались далекими, как солнце.
Позже он уснул; лишь ненадолго, может быть, на два или три часа, но так глубоко, что проснулся, лишь когда начался рассвет, отдохнув, как ему уже давно не удавалось.
Возможно, и была доля правды в песнях его родины, где рассказывалось о том, что даже самое маленькое, крошечное пламя разгорается, если его пытаются затушить.
Пока Лэйра вела его через лес, чтобы встретиться с остальными, Аларик чувствовал себя так, будто наступила весна, когда уже предчувствуешь лето, когда все становится легче и светлее, и это чувство подкреплялось тем, что и у Лэйры, кажется, стало легче на душе, чем раньше.
«Глупец, – упрекнул он себя, мысленно усмехнувшись. – Если бы у нее была возможность не спасать тебя, она бы так и поступила – зачем усиливать свою печаль».
Но что же она тогда чувствовала? Она упрямо стояла на том, что никогда не будет доверять ему, и он достаточно хорошо знал немийцев, чтобы понимать, что она настроена серьезно. Тому, кто обманывал доверие жителя Немии, не стоило рассчитывать на прощение. Никто не знал это так хорошо, как он. И все же вчера вечером она, облегченно вздохнув, опустила голову ему на плечо. И все же ее глаза светились, когда она оглядывалась на него, даже если на них не падал свет. И все же он замечал, как она дергает уголком рта, будто хочет рассмеяться – или, по крайней мере, улыбнуться, – когда он говорил что-то, что она явно должна была счесть забавным.
