Несмотря на все это, Церковь все-таки могла бы (хотя и со скрипом) принять гипотетическую систему, которая упростила бы математикам вычисление орбит, положения и появления планет и звезд при условии, что эту систему можно было бы принизить, объявив не отражающей подлинную физическую реальность. Система Коперника могла бы быть принята в качестве лишь математической схемы, модели, которая “соответствовала наблюдаемой астрономической картине”
[123], но не отвечала реальности.
Наибольшую ярость католической церкви вызвало то, что Галилей позволил себе совершенно непозволительную дерзость – вторгнуться в область, принадлежавшую исключительно Церкви: теологию и интерпретацию Священного Писания.
Соответственно, даже когда противодействие открытиям Галилея на чисто астрономических и натурфилософских основаниях стало затухать, антагонизм, связанный с вопросами теологии, лишь начинал разгораться.
Фундамент теологических дебатов, которые сыграют губительную роль в драме, впоследствии названной делом Галилея, был заложен почти столетием ранее протестантской Реформацией. Это был момент раскола по вопросу о том, кто имеет право толковать Библию. Соответственно, представление, что буквальное понимание Писания является принципиально необходимым и неоспоримым, быстро завоевало популярность среди католических теологов. Доминиканский теолог-схоласт Доминго Баньез, например, выразил свои взгляды в 1584 г.: “Святой Дух не только вдохновил все, что содержится в Писании, но и продиктовал и подсказал каждое слово, в него вписанное”. Другой доминиканский теолог, Мельхиор Кано, пошел еще дальше, заявив в 1585 г.: “Не только слова, но даже каждая запятая посланы Святым Духом”. Кто же вправе интерпретировать эти слова? Католическая церковь имела в своем арсенале богоданный ответ и на этот вопрос. Тридентский собор, состоявшийся между 1545 и 1563 гг. в качестве организованного противодействия протестантской Реформации, принял 8 апреля 1546 г. однозначный эдикт: “В интересах веры и морали в смысле укрепления христианского вероучения никто, опираясь на собственное суждение и искажая Священное Писание согласно собственным представлениям, не смеет толковать его противоположно смыслу, который Святая Матерь Церковь, обладающая правом судить о его истинном смысле и значении, установила и придерживается, или даже противоположно общему согласию Святых Отцов”. С учетом этой авторитарной установки становится понятно, что рассуждения Галилея в “Письме к Бенедетто Кастелли” могли привлечь внимание цензоров.
В определенном смысле утверждения Галилея, что неправомочно использовать буквальное понимание библейских текстов для оспаривания результатов наблюдений, прозвучало в наихудшее для этого время, когда Церковь крайне болезненно воспринимала любую попытку подорвать ее авторитет в интерпретации Писания. Таким образом, конфликт был практически неизбежным. К сожалению, как мы увидим в главе 16, даже в 1945 г. Ватикан запретил публикацию книги о Галилее, написанной по заказу самой Папской академии наук, поскольку она была сочтена слишком “благоволящей Галилею” в описании его судебного преследования
[124].
Как бы то ни было, в 1615 г. положение Галилея из плохого стало ужасным, когда флорентийский доминиканец Никколо Лорини 7 февраля отправил, по его словам, “подлинный экземпляр” “Письма к Бенедетто Кастелли” на рассмотрение кардиналу Паоло Камилло Сфондрати, префекту Священной конгрегации “Индекса запрещенных книг”
[125]. Конгрегация Индекса была органом, обязанным предотвращать распространение любых печатных материалов, сочтенных противоречащими католической вере. В принципе, поскольку “Письмо к Бенедетто Кастелли” не было опубликовано, Конгрегация Индекса не должна была им заниматься. Однако, поскольку письмо касалось вопросов, относимых к вере, префект переадресовал письмо Лорини вместе с “Письмом к Бенедетто Кастелли” секретарю Священной канцелярии, который сразу же проконсультировался у советника.
Таким образом, Конгрегация Индекса должна была принять определенное решение, и она это сделала.
Вероятно, сознавая, что это письмо, написанное им с опрометчивой поспешностью, может вызвать проблемы, Галилей составил его вариант, в котором более обдуманно и осторожно изложил теологические материи. Это “новое” письмо вместе с объяснением он отправил своему флорентийскому другу, монсеньору Пьетро Дини. Галилей попросил Дини показать письмо математику Римского колледжа Кристофу Гринбергеру, а также, если это уместно, кардиналу Беллармино, подчеркнув, что “Николаус Коперникус был не просто католиком, но глубоко верующим человеком и каноником и что его призвали в Рим при папе Льве X, когда на Латеранском соборе решался вопрос об исправлении календаря, и его привлекли как величайшего астронома”.
С “Письмом к Бенедетто Кастелли” связана захватывающая современная история
[126]. Его оригинал долгое время считался утраченным, но в августе 2018 г. был обнаружен в архивах Королевского общества в Лондоне, где, очевидно, находился по меньшей мере 250 лет, незамеченный историками. Его обнаружил специалист по истории науки Сальваторе Риччардо, постдок Бергамского университета, просматривая онлайновый каталог Лондонского Королевского общества с другой целью. Из различий между существующими версиями мы можем видеть попытки Галилея умерить тон первоначального варианта письма. Например, изначально Галилей охарактеризовал некоторые утверждения Библии как “ложные, если следовать буквальному значению слов”. Затем он зачеркнул слово “ложные” и заменил его на “выглядят отличающимися от истины”. Он также изменил замечание о том, что Писание “замалчивает” свои основные догмы, на менее резкое “укрывает”. Исследователи жизни Галилея не замечали этого письма, возможно, потому, что при составлении каталога в 1940 г. оно было ошибочно датировано 21 декабря 1618 г., а не 1613 г.
Некоторые из друзей Галилея довольно быстро поняли, что назревает проблема, и призывали его действовать осторожно. Федерико Чези, основатель Линчейской академии, сразу же столкнулся с препятствиями теологического характера: попробовав опубликовать “Письма о солнечных пятнах”, он неоднократно неудачно пытался включить в издание отсылки к библейским текстам или к утверждениям Галилея, что Библия в действительности лучше согласуется с коперниканскими взглядами, а не Птолемеевыми. Например, цензоры потребовали удалить заявление из второго письма Галилея к Маркусу Вельзеру (вероятно, основывавшегося на ответе, полученном Галилеем от кардинала Карло Конти), что идея неизменности небес “не только ошибочна, но и лжива, и противна истинам Священного Писания, в которых невозможно сомневаться”. Осознав, что невозможно провести подобные замечания через цензуру, Чези вычеркнул из текста все упоминания Библии. Галилей, однако, в этот период, мог не в полной мере понимать важность вмешательства цензоров в вопросы теологии.
