Но некоторые упорно определяют порядочность по территориальному признаку. Забавные.
– Федор Михайлович, когда мы поедем?
– Думаю, недели через две. Как раз обстановка немного прояснится – и вперед.
Яна подумала пару минут.
– Отлично. А заказ можно сделать?
– Какой, тора?
– Пару револьверов. И штук пятьсот патронов.
– Конечно, тора. А вы…
Яна пожала плечами:
– А я буду отстреливаться до последнего. Врага. Поэтому надо, чтобы патронов хватило.
А вот что она собирается вооружить Топыча и Гошку, она никому не скажет. И мальчишкам говорить запретит. Даже Мишке и Машке.
Это не вундервафля, но в нужный момент тоже может сработать. А серьезное отношение к оружию Яна детям уже прививает. Даже привила.
Ножички, знаете ли…
Смертельно не порежешься, но с оружием обращаться научишься. Неохота делать ребенка убийцей, но убитым его увидеть не хочется еще больше.
Яна твердо знала, что она может дать сыну.
Умение защищать себя. И отсюда – выжить в любой ситуации. Так, как выжила она. Так, как не смогла бы выжить Анна.
Пятьсот патронов?
Да! И пусть враги закончатся быстрее!
* * *
Была в бочке меда и ложка дегтя. А именно…
– Тора Яна! Мое почтение!
Михаил Федорович Меншиков. Болезненный и избалованный недоросль аж двадцати шести лет от роду. Яна смотрела и думала, что почтенный купец не иначе как был крепко орогачен супругой. А иначе как у него могло на свет появиться ЭТО?
Они даже рядом не смотрелись как родственники! Вот Марфу Яна помнила, кровь с молоком, крепкая здоровая баба, сбитая такая, есть за что подержаться. Бедром заденет – на три метра улетишь.
А это?!
Стоит, понимаете ли, дрыщ!
Вот не было у Яны иного слова! Не было! Здоровущий, высокий, на полторы головы выше ее молодой человек походил на журавля. Ноги длинные и тонкие. Попа массивная, почти бабская, на груди «киль» выдается, как у той птицы, а головка маленькая. Зато нос вдохновенный. Таким и Буратино не побрезговал бы.
Добавляем жидкие каштановые волосы, голубые глаза (копия отцовских, но мало ли у кого голубые глаза?), манеру по-идиотски улыбаться и наклонять голову – и портрет готов. А, еще домашняя одежда молодого человека из приличной семьи.
Яна такое впервые видела. Жом Тигр, кстати, либо надевал длинные брюки и мягкие домашние туфли, либо сапоги и бриджи, которые шикарно смотрелись на его ногах. Надо отдать освобожденцу должное: ноги у него были пропорциональные. Не короткие, не кривые, а очень даже стройные и симпатичные… и не только ноги.
Яна тряхнула головой, отбрасывая неуместные воспоминания о том, как один уважаемый жом из семейства кошачьих среагировал на эротические приемы двадцать первого века, и прищурилась.
– Мое почтение, жом.
Вот ведь проблема!
Сказать правду Михаилу его отец попросту не мог. Не хотел рисковать. О таких вещах до поры и подушке-то шепотом не скажешь! На исповеди промолчишь! А слово «нельзя» недоросль в упор не понимал. Он же всегда получал, что хотел.
В том числе ему хотелось Яну.
Жом Михаил не видел себя женатым на купчихе. Вот никак не видел… вполне взаимно, кстати. Что там у него болело? Яна не особенно выясняла, вроде как мигрени случались. Или поносы. Что-то такое, не требующее серьезного лечения, но позволяющее требовать особого отношения.
Потом уж Федор Михайлович проговорился и очень просил ее величество не убивать дурачка, помиловать, Творца ради!
Жом Михаил в детстве переболел свинкой. С осложнением… да, именно туда. Живи он в двадцать первом веке, это не стало бы серьезной проблемой. Исследовали бы, отловили всех живых головастиков, устроили искусственное оплодотворение. Но здесь и сейчас?
Разве что чудо. А так парень был обречен на бесплодие.
Потому и сидел купец в Русине, потому и не уезжал, потому и ждал детей. И поверить сначала боялся… чего уж там! Прохор Игнатьев, когда эту ситуацию просек, тестя начал слегка… нет, не шантажировать. Но были неприятные звоночки, были. Других-то внуков у него нет. А Прохору хотелось самостоятельности, свое дело открыть хотелось, своим умом жить, а если бы рядом с Федором Михайловичем, купец бы зятя под себя подмял рано или поздно. Скорее рано, чем поздно.
Умен человечище.
Потому и Мишку с Машкой Федор Михайлович видел раз в год, максимум два. И то ненадолго. У зятя приехать времени не бывало, а Марфа надолго мужа не оставляла. Любила она его. На недельку приедет, внуков покажет, да и домой обратно. Это не двадцать первый век, там расстояние от Москвы до Крыма можно за тридцать часов проехать, ну, плюс-минус. А это полторы тысячи километров.
В Русине такие номера пока недоступны.
Им сейчас до Сарска тащиться как бы не месяц. Ладно, может, и меньше, но тут как дорога сложится. Да, и дорог тут приличных нет. Асфальтированных.
Направления есть. Иногда грунтовые, щебеночные, песчаные… но все с такими ямами, что в них гараж спрятать можно.
Но к жому Михаилу это никакого отношения не имело. А сам жом уже завладел Яниной ладонью и намеревался ее поцеловать. Руки у него, кстати, были холодные, как лягушачьи лапы. И такие же неприятно влажные.
– Жом, мне достаточно словесного выражения почтения.
– Тора Яна, мое восхищение вами столь велико…
– Жом Михаил, короче!
Жом вздохнул, сетуя на несовершенство мира и отдельных глупых тор.
– Тора Яна, вы не хотите составить мне компанию?
– Где именно?
– В библиотеке, тора. Я нашел изумительный сборник стихов Аллейши Лав…
Дальше Яна и слушать не стала.
– Не хочу.
– Мне казалось, что такая вдохновенная тора, как вы, должна оценить нежность любовной лирики, – надулся жом.
Яна фыркнула. А потом… потом не удержалась. И немножко изуродовала Пастернака. Да-да, то самое. «Любить иных тяжелый крест».
А чего там помнить? Три четверостишия, все лаконично, конкретно, а главное – доходчиво. Вот и жома пробрало. Стоит, глазами хлопает.
Яна и ждать не стала, пока парень опомнится. Чего ему объяснять?
Развернулась, да и к детям. А этот дружок…
Не был бы он таким дурачком! А то ведь решил как? Тора, отец ее принял, сын уже есть, Мишку с Машкой любит, еще детей не захочет, а положение в обществе, может, и деньги есть – надо брать!
Так-то все логично. И спесь свою потешит, и всем носы утрет, и будь Яна другой…
Да, будь Яна другой… А ей вспоминаются зеленые глаза, и сердце в диком стуке заходится. Враги они. И ничего с этим не поделаешь, враги. Только вот злиться на него не получается. И улыбка на губы ползет, и хочется рядом оказаться… ну хоть на минуточку. Хоть попрощаться.
