– Пацану нужна была дисциплина, – от волнения виски заурчало в желудке у Кобба, и он быстро глотнул еще. – Я видел его по телевизору. Большая шишка. Что-то не припомню, чтобы он отблагодарил нас со старухой за все те годы, когда мы с ним возились.
Сэм услышал в точности то, что он и надеялся услышать: обиду, горечь и зависть.
– Ты думаешь, он тебе что-то должен?
– Черт его подери, конечно, он должен! – Кобб наклонился вперед, но сквозь дым и мрачные тени уловил только смутные очертания лица Сэма. – И если он послал тебя сюда, чтобы посадить меня на цепь…
– Меня никто не посылал. Каллахан мне тоже должен. Ты можешь быть мне полезен, – Сэм сунул руку в карман и достал конверт. Быстро окинув взглядом комнату, Кобб выхватил его из руки Сэма. Его большой палец пробежал по срезу двадцати пяти потертых двадцаток.
– Что ты за это хочешь?
– Удовлетворения. Вот, что ты должен будешь сделать. Так Сэм послал своего пса в Новый Орлеан. Но шантаж оказался не настолько эффективным, как он рассчитывал, размышлял Сэм. Люк выплачивал тридцать – сорок тысяч в год без возражений. Так как Сэм точно знал, какие доходы Люк указывал в своих декларациях, пришло время закрутить гайки и приблизиться к крайнему пределу. Когда Люк вернется в Новый Орлеан, там его будет ждать обыкновенная почтовая открытка. Но на этот раз он увидит в ней десять тысяч.
Сэм подсчитал, что за несколько месяцев эти немногословные открытки полностью разорят Люка. Очень скоро ему нечем будет заплатить.
Открытка привела его в ярость. Люк смял в кулаке белый прямоугольник и швырнул его через комнату. Он ощутил ужас.
Десять тысяч долларов. Дело было не в деньгах. У него было достаточно денег, и он легко мог добыть еще большую сумму. Дело было в том, что Люк понял: Кобб не просто не собирался исчезать из его жизни, но он еще становился все жаднее и жаднее.
В следующий раз это может быть двадцать тысяч, или даже тридцать.
Пусть этот мудак идет в газеты, подумал Люк. Бульварная пресса может упиваться, сколько влезет.
«ТАИНСТВЕННОЕ ДЕТСТВО МАГИСТРА МАГИИ».
Ну, и что?
«ВЕЛИКИЙ ФОКУСНИК НАЧИНАЛ С ПРОСТИТУЦИИ».
Насрать!
«УРОДЛИВЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК НУВЛЕЙ – связь мага со своим учителем и с дочерью своего учителя».
О, Боже! Люк сжал руками голову и попытался задуматься. Он имел право на свою жизнь, будь оно все проклято. На жизнь, которую он складывал кусочек за кусочком с тех пор, как удрал из той пропитанной джином квартиры, крича от боли в спине и ужаса незнания, что они могли с ним сделать, пока он лежал без чувств.
Он не хотел, не мог перенести, чтобы то, от чего он тогда сбежал, восстало из праха и обдало его грязью с головы до ног. Он не хотел увидеть зловонные следы этой грязи на своих единственных любимых людях. Но, все же… Но все же какая-то часть его словно умирала каждый раз, когда он отвечал на очередную открытку, как хорошо тренированная обезьянка.
Оставался только один выход, который он до сих пор не рассматривал. Люк взял в руки чашку, внимательно разглядывая тонкий рисунок фиалок на светлокремовом фарфоре. Он мечтал, конечно же, об этом выходе, но никогда еще не рассматривал его всерьез.
Он мог полететь в Мэн и выманить Кобба из его норы. Потом он мог сделать то, о чем страстно мечтал всякий раз, когда ремень рассекал его кожу. Он мог его убить.
Чашка разлетелась в его руке, но Люк даже не вздрогнул. Он продолжал смотреть вниз, в одну точку, пока возникшая в его голове картина не стала почти правдоподобна, а по ладони, будто тонкая улыбка, заструилась кровь.
Он мог убить.
От стука в дверь он пришел в себя. Картина убийства все еще кружилась у него перед глазами, как разноцветные мелькающие огни, когда он дернул за дверную ручку.
– Привет! – с волос Роксаны капало на глаза, мокрая футболка прилипла к телу. Она подставила губы Люку, принеся с собой запах дождя и летнего луга. – Я подумала, что тебе понравится пикник.
– Пикник? – он изо всех сил постарался прогнать бушевавшую в душе жестокость и улыбнулся. Бросив взгляд за окно, где бушевал проливной дождь, он закрыл за Роксаной дверью – Кажется, при такой погоде нас почти не будут беспокоить муравьи.
– Крылышки цыплят в соусе «барбекью», – объявила она, протягивая ему картонную коробку.
– Да? Мммм…
– Знаешь, такие, почти разваренные, и большая миска с картофельным салатом Леклерка, которую я стащила из холодильника, и бутылка прекрасного белого «бордо».
– Ну, ты обо всем подумала. Кроме десерта. Она искоса взглянула на него, и опустилась на ковер на колени.
– О, об этом я тоже подумала. Почему бы тебе не принести два стакана… Что это? – она подняла осколок разбитой чашки.
– Я… разбил чашку.
Когда он наклонился, чтобы собрать осколки, она заметила кровь у него на руке.
– Ой, что с тобой? – Роксана схватила его за руку, захлопотала над ней, вытирая кровь подолом своей футболки.
– Это же просто царапина, док.
– Не шути, – но она с облегчением увидела, что это действительно была только царапина, к тому же неглубокая. – Твои руки дорого стоят, сам ведь знаешь! Профессионально.
Он провел пальцем сверху вниз по ее груди.
– Профессионально?
– Да. Но я лично тоже в них заинтересована, – легонько укусив его за губы, она отпрянула и села на пятки. Это было стратегическое отступление. – Так как насчет стаканов – и штопора?
Готовый повиноваться, он встал и направился к кухне.
– Найди себе сухую футболку. А то накапаешь на картофельный салат.
– Ничего, не накапаю, – мокрая майка шлепнулась на пол примерно в метре от него, забрызгав линолеум. Люк посмотрел сперва вниз, на нее, потом на Роксану. Интересный пикник, подумалось ему. Цыплята, картофельный салат и мокрая, полуобнаженная женщина. Даже остатки нервного напряжения постепенно растворились, и Люк усмехнулся.
– Люблю практичных девушек.
Было темно. Он задыхался от теней и запаха пота. Стены стояли совсем близко со всех четырех сторон, а над головой нависал низкий потолок, как крышка гроба.
Ни двери. Ни щеколды. Ни света.
Он знал, что обнажен, потому что жар обжигал его незащищенную кожу, как наковальню, по которой лупит и лупит безжалостный молот. По нему что-то ползало. На какое-то ужасное мгновение он испугался, что были пауки. Но это просто от испарины по коже бегали мурашки.
Он старался сидеть тихо, очень-очень тихо, но его тяжелое дыхание сипело, гремело и звенело, отдаваясь глухим эхом даже в этом тесном замкнутом пространстве.
Они придут, если он не будет сидеть тихо.
Но он не мог ничего поделать. Он не мог заставить свое испуганное сердце замереть и не колотиться в его груди, не мог сдержать звериные звуки ужаса, клокотавшие в его горле.
