Рождество и Новый Год быстро кончились. Было много дел: купить и завернуть подарки, испечь печенье. Правда, в случае Нувель-Каллахан, это называлось «сжечь печенье». Ежегодное волшебное представление в пользу детей-инвалидов собрало такие нужные им пять тысяч долларов. Но теперь Люк продолжал традицию Макса развлекать детишек, которые проводили самую волшебную ночь в году прикованными к постели или инвалидному креслу.
Через час, ушедший на то, чтобы доставать монетки из маленьких ушек или волшебные, выраставшие на глазах цветы из пустых горшков, Люк понял, почему Макс всегда посвящал этим детям столько времени.
Они были самыми благодарными зрителями. Они знали, что такое боль, а действительность часто была к ним безжалостна. Но они верили. На этот час только это и было важно.
Той ночью, после того, как он расстался с этими маленькими мордашками, ему опять приснился сон. Это был его старый кошмар, и он проснулся с сильно бившимся сердцем и сжатым от крика горлом.
Роксана заворочалась, что-то бормоча во сне. Он накрыл своими холодными пальцами ее руку и долго лежал, глядя в потолок.
Долгая дождливая зима упорно цеплялась за март. От этого страдали торговцы, привыкшие выставлять свой товар на углах улиц. В доме в Чартрез Леклерк заботился о том, чтобы в его кухне всегда было уютно и тепло. Хоть от этого страдало его самолюбие, но он предпочитал оставаться в доме, редко отправляясь даже на рынок. Когда он' выходил на улицу, то чувствовал каждый порыв ветра, продувавший его сквозь иссушенную кожу до мозга костей.
Старость, мать твою так, думал он, когда разрешил себе задуматься на эту больную тему.
Когда дверь распахнулась, впустив в дом порыв холодного ветра с моросящим дождем, он вознегодовал:
– Закрой эту чертову дверь. Ты не в пещеру пришел!
– Извини.
Но от извинения Леклерк нахмурился еще больше. Люк был без шапки и без перчаток, а для защиты от разгулявшейся стихии надел только простую холщевую куртку. Леклерк почувствовал в сердце острый укол зависти.
– Ты что, сюда за подаянием пришел? Люк втянул носом воздух и уловил безошибочный аромат печеных яблок.
– Если мне дадут.
– Почему бы тебе самому не научиться готовить? Ты думаешь, что можно примчаться сюда, когда захочешь, потом умчаться с полным животом? У меня здесь не бесплатная столовая для бедных.
– Видишь ли, в чем дело, – Люк уже давно привык к грубым выражениям кейждина, чтобы принимать его слова близко к сердцу, и спокойно налил себе из кофейника, гревшегося» на плите. – Я так полагаю, что хорошо, по-настоящему хорошо, можно делать только ограниченное количество вещей.
Леклерк фыркнул.
– Ив чем же ты так хорош, mon ami, что не можешь сварить яйца?
– В магии. – Люк взял чайную ложку сахара, сжал кулак и пересыпал белые кристаллы в дырочку между большим и указательным пальцем. Немного подождав, он разжал руки – в них было пусто. Леклерк хмыкнул, но этот звук вполне мог сойти за смешок. – В воровстве, – он протянул Леклерку потертый бумажник, который вытащил из заднего кармана старика, пока шел мимо него к плите. – И в сексе, – взяв чашку, он отхлебнул кофе. – Но здесь ты должен поверить мне на слово, потому что демонстрации не будет.
Морщинистое лицо Леклерка растянулось в усмешке.
– Значит, ты думаешь, что все это делаешь хорошо, а?
– Все это я делаю просто отлично. А теперь, как насчет одного печеного яблока?
– Сядь и ешь за столом, как тебя учили, – смирившись с его обществом, Леклерк вернулся к тесту. Его руки умело справлялись с домашней работой, но по ним словно скользили и извивались змеи, прошипевшие; – А где Роксана?
– На гимнастике. Она сказала, что после занятия пойдет обедать с подругами.
– А ты, значит, рыщешь в поисках добычи, oui?
– Я отрабатывал элементы нового трюка и решил устроить перерыв, – ему не хотелось признаваться, что без нее квартира кажется пустой. – К Марди Гра
[29]
все будет готово.
– У тебя только две недели.
– Этого достаточно. Наверное, толпы людей соберутся посмотреть, как я болтаюсь на горящей веревке над озером Пончатрейн. Я поставил пятьдесят кусков, что избавлюсь от наручников и поднимусь обратно на мост до того, как веревка сгорит.
– А если не получится?
– Тогда я потеряю пятьдесят тысяч и намокну. Леклерк переложил тесто в большую миску и накрыл его.
– Высоко тебе будет падать.
– Ничего, я умею нырять, – он подцепил вилкой теплое, ароматное яблоко и отправил его в рот. – Мне как раз хотелось обсудить пару деталей с Максом. Он здесь?
– Он спит.
– Сейчас? – Люк удивленно поднял брови. – В одиннадцать часов?
– Он плохо спит по ночам, – Леклерк обеспокоенно нахмурился, но в этот момент он стоял спиной к Люку, смывая с пальцев прилипшее тесто. – Человек имеет право спать в своем собственном доме столько, сколько хочет.
– Да нет, я не это имел в виду… он никогда раньше не просыпался так поздно, – Люк посмотрел в сторону холма и только теперь заметил, как тихо было в доме. – С ним все в порядке?
Люк не сводил глаз с неподвижной спины Леклерка. В уме он ясно представлял Макса, разминающего руки, пальцы, то выгибая, то выпрямляя, то быстро перебирая ими, как пианист перед выступлением.
– Как его руки? – по тому, как напряглись плечи Леклерка, Люк понял, что его вопрос попал в цель. Ожидая ответа, он от домашних запахов специй, яблок и хлебного теста вдруг почувствовал себя словно больным.
– Не знаю, о чем ты, – все так же стоя к нему спиной, Леклерк закрыл воду и старательно вытер руки полотенцем.
– Жан. Не морочь мне голову. Поверь, что я волнуюсь за него так же сильно, как и ты.
– Иди к черту, – но в этих словах не чувствовалось убежденности, и Люк понял ответ.
– Он был у врача? – у Люка внутри все сжалось. Вилка звякнула о блюдце, когда он резко отодвинул его в сторону.
– Лили уговорила его, – Леклерк, наконец, повернулся, и в его маленьких темных глазках отразились горечь и волнение, которые он пытался скрыть. – Они дали ему таблетки, чтобы снять боль. Боль в пальцах, comprends
[30]
? Не здесь, – он постучал кулаком по сердцу. – Таблетки не вернут ему магию. Ничто не вернет.
– Но что-то же должно быть…
– Bien, – прервал его Леклерк. – Ничего. У каждого человека внутри есть расписание. И оно говорит: теперь его глаза потускнеют, а уши станут хуже слышать. А в это утро он проснется и не сможет согнуться, а на следующий день у него начнут болеть суставы. А потом его подведет мочевой пузырь, или станут слабыми легкие, или разорвется сердце. Врачи посоветуют ему делать то, принимать это, но bon Dieu установил время, и когда Он скажет: «c'est assez»
[31]
, то все кончится.
