Прелестно!
Сложила руки на груди и начала ждать веселья.
Почему-то моё сознание не могло оценивать всё происходящее по-настоящему. Я всё ещё надеялась, что сплю.
* * *
Пока все собираются, поднимается жуткий гам. Люди на трибунах спорят, орут друг на друга. Мне хочется заткнуть уши. Всё равно ни шиша не понимаю, голоса сливаются в настоящую какофонию.
«Черномор», он, надо полагать и есть прокурор (вот никогда не питала добрых чувств к прокурорам, судьям, полисменам и прочим сомнительным личностям из этой области), стучит по судейскому столу молотком, что размером больше, чем сам дядька. Но к порядку призвать народ у него не выходит, что его очень злит, а меня радует.
В конце концов, явились судьи. Страшная пара мужиков, призванная решить мою участь, прошествовали к своим местам с таким высокомерием на лицах, будто они имеют статус Богов. Впереди этих старых сухарей бежали два мальчика и осыпали их путь белыми лепестками цветов. Мд-а, не хватает только фанфар, и цирк абсурда будет завершён.
За судьями солдатской походкой следовали настоящие палачи — четверо здоровых мужиков в чёрных шароварах, с голыми торсами и чёрными мешками на голове, на которых были прорези для рта и глаз заставили своим видом и просто присутствием содрогнуться и застыть памятником.
У каждого палача в руках был непонятный мне предмет. Только у одного я опознала топор исполинский.
Это что же… Ведьму будут казнить сразу четверо разными способами?
Мне стало дурно.
Мало было мне голодных и простудных симптомов, так добавилась ещё тошнота и живот больно заныл.
Ноги устали держать моё несчастное тельце, и я опустилась прямо на пол. Села по-турецки и сделала глубокий вдох и медленный выдох. И так несколько раз.
Всё будет хорошо.
Это как в кино с героями — с ними всегда происходит что-то ужасное и когда кажется, что спасения нет и всё, конец близок, случается чудо, и они побеждают всех своих врагов, получают сто тысяч пятьсот плюшек и полцарства в придачу.
Интересно, может я всю жизнь была не везучей как раз для этого случая? Чтобы раз! И удача одним махом всех тут на лопатки уложила?
По крайней мере, мне очень хотелось верить, что я останусь жива и даже не расстанусь ни с одной своей конечностью.
— ТИШИНА-А-А! — проревел голос «Черномора» так громко, будто ему дали микрофон.
Видимо, опять магия.
Сидящие на трибунах зрители умолкли.
Судьи в алых мантиях и белых париках заняли свои места за длинным столом.
Каждое их движение и взгляд, которые должны были выглядеть грозно да величественно, но, увы, пробирали только хи-хи.
Но смеяться мне не хотелось.
Мне хотелось плакать. И оказаться снова маленькой под тёплым и надёжным боком у мамы, когда она меня ещё любила.
Мои руки дрожали, сердце билось уже не в груди и даже не в горле, от ужаса переехало сразу в пятки.
— Итак, — заговорил первый судья — длинноносый и тощий старикан с рожей настоящего злодея. — Сегодня рассматриваем дело ведьмы Эвелины Нуар! Уважаемый прокурор, зачитайте достопочтенным гражданам и господам присяжным все преступления ведьмы.
«Черномор» взошёл на специальный помост, видать сделанный специально под него и начал заливать премерзким голосом, какая я гадина, и перечислять все преступления. Большая часть, я уверена на миллион процентов, совершила не Эвелина. Просто она, точнее, уже я — удачный кандидат, на которого можно свалить грехи каких-нибудь высокопоставленных господ и закрыть, наконец, «висяки». Приём, которым пользуются и на Земле.
Когда прокурор закончил, тотчас все заговорили. Голоса набирали силу и безжалостно хлестали меня оскорблениями, будто я уже оказалась в руках палачей.
— ТИШИНА-А-А! — снова взревел прокурор, призывая народ к порядку.
Постепенно, голоса стихли.
Второй судья — мужчина старый, с брыльями, похожий на бульдога обвёл всех взглядом, на меня даже не взглянул и заговорил непререкаемым тоном:
— Свидетельские показания, улики от магических деяний дают нам полное право совершить справедливый суд над Эвелиной Нуар сегодня же!
Он говорил, и его брылья тряслись в такт словам.
Люди в зале единодушно гаркнули:
— ДА-А-А!
Вот правду говорят, любит народ кровь да зрелища. Ничего ему больше не надо.
— Но всё же мы обязаны соблюсти процедуру, так как повторюсь, суд справедливый и дадим высказаться подсудимой.
Его острый неприязненный взгляд впился в меня пиявкой.
* * *
Судья, чувствуя с самого утра несварение, от которого не помогали уже и магические зелья, был в самом прескверном настроении.
Закончив речь, он желал поскорее расправиться с заседанием по делу ведьмы и отправиться домой, отлёживаться.
Мужчина остановил взгляд на женщине с яркими зелёными глазами и невольно вздрогнул. Её глаза сверкали, как глаза кошки, и он не на шутку испугался, что даже за силовой защитой и в магических кандалах, ведьма сможет изменить его судьбу.
Судья, подавив страх и поморщившись от боли в животе, обратился к ведьме, громко и чётко выговаривая слова, чтобы услышали все и вопросов никто не задавал:
— Считаешь ли ты, Эвелина Нуар, себя виновной в перечисленных преступлениях?
* * *
Судья задал вопрос и скривился, будто сожрал дюжину тухлых яиц:
Я поднялась на ноги, расправила плечи и ответила спокойным, насколько это было возможно в данной ситуации, голосом:
— Моё имя — Эвелина. Я не ведьма и никогда ею не была. Я не совершала тех преступлений, о которых сказал прокурор. Эвелина Нуар совершила некий обряд и выдернула меня из другого мира. Я её двойник. Сама ведьма…
Мне не дали договорить.
— Ложь! — стукнул кулаком «Черномор». — Не слушайте её лживые речи! Ведьма дурит вам головы, пытается спастись любым способом и избежать заслуженного наказания!
Люди зашептались, и вскоре в зале вновь стоял оглушающий галдёж.
— Послушайте, славные дамы и господа! Разве может невиновный человек быть настолько спокойным? Любой, кого обвиняют ложно — плачет, воет и молит Богов, чтобы все узрели истину! Она же…
Он указал на меня некрасивым пальцем.
— Она молчит! Глядит на всех с превосходством! Она — зло, которое мы должны уничтожить и стереть из истории и своей памяти!
Я вздрогнула. Мой ищущий сочувствия взгляд переходил с одного лица на другое, но все глядели на меня осуждающе, а кто-то с ужасом.
Гнев, охвативший меня ранее, стал уступать место леденящему душу страху.
