Итак, как видите, было достигнуто равновесие. Не все, конечно, шло гладко, были свои трудности, но в целом система себя оправдала. Постепенно вносились необходимые поправки, система совершенствовалась – вскоре, например, стало ясно, что без некоторого внутриклассового разделения Обслуги не обойтись. Потом кто-то догадался снабдить Полицейских чуть большим интеллектом, чтобы они немного отличались от обычных Работниц…
Пока она увлеченно пересказывала эти детали, я все отчетливее сознавала абсурдность системы в целом… Ее странную схожесть с…
– Муравьи! – неожиданно вырвалось у меня. – Муравейник!.. Не его ли вы взяли за основу?
Она была явно удивлена как моим тоном, так и тем, что до меня так долго доходил смысл сказанного.
– Почему бы и нет, – пожала она плечами. – Это одна из самых совершенных и разумных структур, которую когда-либо создавала природа. Конечно, допустимы некоторые вариации, но в целом…
– Вы… Не хотите ли вы сказать, что только Мамы могут иметь детей? – требовательно спросила я.
– Нет, конечно. Члены Доктората тоже могут, если пожелают.
– Но…
– Все решает Совет Доктората. В клиниках врачи исследуют новорожденных и определяют их принадлежность к тому или иному классу. После этого они, естественно, помещаются в соответствующие данному классу условия – разное питание, тренинг, гормональное развитие – все под контролем.
– Но зачем?! – вырвалось у меня непроизвольно. – Для чего?! Какой в этом смысл?.. Зачем жить… существовать так?!
– В чем же, по-вашему, заключается смысл существования? – спокойно спросила она.
– Мы живем, чтобы любить! Любить и быть любимыми… Рожать детей, чтобы любить их, рожать от тех, кого мы любим!..
– Вы опять рассуждаете, как дитя своей эпохи, наводите глянец на обыкновенные животные инстинкты. Но ведь мы стоим на ступень выше животных, и тут вряд ли вы будете со мной спорить.
– Тут – нет, но…
– Вы говорите «любить». Но что вы можете знать о любви матери и дочери, любви, в которую не вмешивается мужчина, не привносит ревности и боли? Разве не трогательна любовь девушки к своим маленьким сестрам?
– Вы не понимаете… – с тоской прошептала я. – Как вы можете понять любовь, живущую в самом сердце, определяющую все ваше существование!.. Любовь, которая везде, во всем!.. Она… она может ранить, приносить страдания, но она может сделать вас счастливее всех на свете!.. Она может превратить пустырь в цветущий сад, простые слова сделать музыкой! Нет, вам не понять… ведь вы не знаете… не можете… Господи, Дональд, милый, как мне рассказать ей о том, что она не может даже представить!..
Возникла неловкая пауза. Наконец она проговорила:
– Ваша реакция женщины той эпохи сейчас вполне естественна… Но постарайтесь понять и нас: стоило ли отказываться от нашей свободы, от нашего Возрождения и вновь вызвать к жизни тех, кто превращал нас в полуживотных?
– Как вы не можете понять! Только самые тупые мужчины и женщины «воевали» друг с другом. В основном мы были любящими парами, из которых и состояло наше общество.
– Моя дорогая, – улыбнулась она, – вы или поразительно мало знаете о собственном мире, или подобные заблуждения разделяли. Ни как историк, ни как женщина я не могу согласиться с тем, что мы должны были вновь воскресить, реанимировать прошлое. Примитивная стадия нашего развития навсегда канула в вечность, и настала новая эра в цивилизации. Женщина, венец и основа всей жизни, была вынуждена какое-то время искать мужчину для продолжения рода. Но время это кончилось. А вы, дорогая, хотели бы вновь восстановить этот бессмысленный и опасный процесс исключительно для восстановления сентиментальной шелухи? Не буду скрывать, что кое-какие из второстепенных, м-м-м, удобств мы утратили… Вы, наверное, вскоре заметите, что мы менее изобретательны в механике и лишь скопировали то, что давно было изобретено мужчинами. Но нас это мало беспокоит, так как мы занимаемся в основном биологией и всем, что с ней связано. Возможно, мужчины научили бы нас передвигаться в два раза быстрее, или летать на луну, или искусно и массово истреблять друг друга, но за знания подобного рода не стоит платить возвратом к рабству. Нет, наш мир нам нравится (за исключением ничтожного числа Реакционисток)… Вы видели Обслугу – они немного суетливы, но разве среди них есть печальные, горестные лица? А Работницы, которых вы называете амазонками, – разве они не пышут здоровьем, красотой, радостью и силой?
– Но ведь вы их обкрадываете! Вы украли у них право иметь детей!
– Не стоит заниматься демагогией, моя дорогая. Разве ваша социальная система не «обкрадывала» точно так же незамужних женщин? И вы не только давали им это чувствовать и знать, вы создали на этом всю структуру общества. У нас же иначе: Работницы и Обслуга просто не знают, чего они лишены, и их нисколько не гнетет чувство неполноценности. Материнство – функция Мам, и это для всех естественно.
Я покачала головой.
– Вы же обокрали их! Каждая женщина имеет право любить!
Впервые за время нашей беседы я почувствовала ее раздражение.
– Вы продолжаете мыслить категориями своей эпохи, – довольно резко оборвала она меня. – Любовь, о которой вы говорите, существует исключительно в вашем воображении – ее придумали! Вам никогда не приходилось взглянуть на этот вопрос с другой стороны, не приукрашенной романтизмом? Ведь вас, лично вас, никогда открыто не продавали и не покупали как вещь. Вам никогда не приходилось продавать себя первому встречному просто для того, чтобы прокормиться. Вам не приходит в голову поставить себя на место одной из тех несчастных, которые на протяжении веков корчились в агонии, подыхали, насилуемые завоевателями, а то и сжигали самих себя, чтобы избегнуть подобной страшной участи? Или тех, кого заживо хоронили с усопшим супругом. Тех, кто всю жизнь томился в гаремах. Или тех, кого бросали в трюмы невольничьих судов. Вы никогда не чувствовали себя лишь игрушкой в руках повелителя и хозяина.
Вот она – изнанка романтизма. И так продолжалось из века в век, но больше никогда не повторится, это кончилось, однажды и насовсем. А вы пытаетесь меня убедить в том, что нам следовало бы вернуться к прошлому – выстрадать все заново…
– Но большинство из того, о чем вы сейчас говорили, было прошлым и для нас… – попыталась я возразить, – мир становился все лучше…
– Вы полагаете? – усмехнулась она. – Интересно, что думали об этом женщины Берлина, когда город пал. Может быть, наоборот – мир стоял на заре нового всплеска варварства и вандализма?
– Если от зла можно избавиться, отбросив с ним все добро, то что же остается?
– Очень многое. Мужчина олицетворял собой начало конца. Мы нуждались в нем лишь для того, чтобы рождались дети. Вся остальная его деятельность приносила миру лишь горе и страдания. Теперь мы научились обходиться без него, и нам стало гораздо легче жить.
– Значит, вы убеждены, что улучшили саму Природу?
