Некоторым, впрочем, везло больше. Их он видел на постерах во врачебных кабинетах и на сайтах производителя искусственных органов: счастливые, загорелые, здоровые люди. А тот игрок в гольф, который, получив трансплантат, вновь вернулся в национальный чемпионат! Да, некоторым парням повезло выиграть в эту лотерею.
Но большинству – нет, и Дьюк был совершенно уверен, что приближается к моменту, когда закончится отпущенный ему срок годности. Может быть, это произойдет в этом году на Рождество. Может, на будущий год, к Валентинову дню. Где-то в этих пределах. Семья Дьюка продолжала называть его воином, бойцом. Племянник Олли сделал цепь для ключей в форме букв, составляющих его прозвище: Железное сердце. И Дьюк носил на этой цепи ключи, а в хорошие дни, зажав ее в кулаке, поднимал вверх и кричал небу и миру: Поцелуйте меня в зад!
Хотя чаще смотреть на эту цепь ему было больно.
Похоже, ряд таблеток на кухонном столе усмехался, глядя на Дьюка и на его выделанное из железа прозвище.
Услышав металлический стук, Дьюк повернулся к окну. Дед, которого все на ферме звали Грэмпсом, ехал на маленьком тракторе с прицепом без бортов и вез в амбар с поля одного из роботов. Робот был укрыт брезентом, и Дьюку не было видно, кто это. Но, поразмыслив, он понял – это Фермер. Все логично, именно к этому и шло. Плохие новости не становятся лучше, если их прихода ждешь. Роботы разваливались. Все на ферме разваливалось, черт бы их всех побрал!
– Дьюк! – раздался снизу голос бабушки.
– Да?
– Таблетки принял?
– Принял! – ответил он и торопливо проглотил очередную. – Только что. Все!
– Точно все?
– Да, ба! – солгал он.
Конечно, он их проглотит, но это потребует немалых усилий и изрядной решимости. Как в случае с повязкой, которую нужно отодрать от подживающей раны. Ничего забавного в этом нет, и единственное, что Дьюк мог себе позволить, – это потянуть время, подождать с таблетками.
– Не врешь?
Один и тот же разговор изо дня в день. Иногда бабушка кричала ему из гостиной, где хранила вязание, иногда со второго этажа, где стоял ее станок. Бабушка мастерила кукол из кукурузы и кухонных ведьмочек, которых продавала в придорожном ларьке.
– Нет, все проглотил! – отозвался Дьюк.
Наступила тишина. Дом был старый, и кости его ныли. Когда поднимался ветер или плотной стеной лил дождь, Дьюк слышал стоны дома. Хотя запах здесь был хороший. У бабушки на огне всегда стоял горшочек какой-нибудь ароматной варки. Суп, поскольку сделать суп было недорого и положить в него можно что угодно. Или тушеная дичь, если Грэмпсу везло с его ружьишком. В те дни, когда в доме появлялся человек из отдела социального обеспечения, в плите жарилось мясо. А иногда бабушка просто клала в горшок травы, и они булькали там весь день. Мускатный орех и гвоздика, корица и имбирь. Иногда весь дом пах как яблочный пирог, а иногда в нем пахло Рождеством.
Рождеством – каким оно было до Тревожных лет.
Тревожные годы.
Они начались еще до того, как Дьюк ушел в армию. Один за другим выпали неурожайные сезоны. Сначала засуха, потом болезнь, которая поразила урожай. Затем опять засуха и вызванные ею новые болезни. Несколько лет они едва сводили концы с концами и все, что зарабатывали, отдавали банку как процент за кредиты на машины и семена. Поэтому Дьюк был не во всем виноват. Но когда Дьюк был в Афганистане и находился в патруле, шедший впереди него парень наступил на бомбу-самоделку, и та отправила его к Иисусу, а Дьюка нашпиговала доброй порцией шрапнели. Доктора говорили потом, что Дьюк пять раз отдавал концы, и каждый раз они его возвращали с того света. Когда они это рассказывали, то ухмылялись, как чемпионы по футболу. Что и говорить – герои… Дай бог им доброго здоровья! И черт бы их побрал!
Дьюк проглотил очередную долбаную таблетку. А интересно: это хорошо или плохо, что его спасли? Армия дала денег на первую серию операций, да еще подбросила солидный кусок на оплату искусственного сердца, которое Дьюк получил через год после демобилизации. Но теперь, уже не будучи солдатом, Дьюк столкнулся с одним из самых гнусных армейских секретов: пока ты несешь на плече их винтовку и глотаешь горячую пыль чужих пустынь, они для тебя в лепешку расшибутся, но как только ты станешь гражданским, ты для них – что геморрой. Раковая опухоль на бюджете. Именно так сказал один конгрессмен: ветераны – это раковая опухоль на бюджете страны. И каждый год пособия урезаются, а волокита растет.
Грэмпс назвал это позором и безобразием. Но он не встал в позу и не стал, как то с ним водится, говорить: «вот в мои годы!» Потому что в его годы, после Одиннадцатого сентября, когда Грэмпсу было девятнадцать, все было не лучше. То же самое и тогда, когда отец Дьюка носил сержантские нашивки на второй войне с ИГИЛ. Война есть война, политикам нужны солдаты в военной форме, и им совсем не хочется возиться с этими парнями, как только они уйдут из армии – инвалидами или нет.
Именно тогда и начались настоящие проблемы. После того, как Дьюк ушел из армии, операцию ему сделали уже как гражданскому. Прошло совсем немного времени, но он уже к армии отношения не имел никакого.
Тащить на себе ферму, как все надеялись, Дьюк не мог. Еще пять лет назад он работал как вол. Высокий как Грэмпс и широкоплечий как отец. Точнее, как Грэмпс много лет назад. А отца больше не было. Расплющило вместе с матерью, когда их пикап с автоматическим управлением сорвало с трассы и выбросило за дорожное ограждение на хребте Беркхолдер.
Проблемы. Ничего, кроме проблем.
Когда отец погиб, ферма медленно начала умирать. Все это видели. У отца была хватка, и под его надежным присмотром работали даже самые старые и изношенные машины. Мать говорила, что он своим роботам нянька, и она была недалека от истины. Отец считал, что все дело в умении общаться с роботами: хочешь, чтобы они тебе служили, не экономь ни крови, ни пота, ни слез. Важно знать не руководство по ремонту робота, важно знать его самого.
– Они хотят работать, – сказал отец однажды, когда Дьюк был еще подростком. – Каждая машина хочет. Причем день и ночь, день и ночь.
– Не понимаю, – недоумевал Дьюк. – Они же просто машины. Печатные платы да шестеренки. Как они могут чего-нибудь хотеть?
Отец улыбнулся странно, едва заметно. Разговор шел в амбаре, где отец возился в груди дородного робота-корчевателя. Тот был покрашен как Невероятный Халк из старых комиксов. Большой, зеленый, с сердитым лицом. Отец плюнул на уголок куска ткани и забрался внутрь робота, чтобы стереть с ротора угольную пыль.
– Нужно уметь думать так, как думают они, сынок, – сказал отец, не прерывая работы. – Они созданы для работы на ферме и ничего другого не знают. Именно поэтому они и существуют. Как и мы с тобой. Мы ведь с тобой фермеры. Обрабатываем землю и кормим людей тем, что выращиваем. Если мы перестанем быть фермерами, кем мы будем тогда?
Он покачал головой и продолжил:
