– Нет. Не хочу торопить события, – добавила она торопливо, видя, как огорчается Мийю. – Буду смотреть премьеру вживую, и целиком. Так интереснее.
Расстроенная, Мийю улеглась рядом с ней. Один из ее конских хвостиков упал Рурико на ногу, и та подхватила его.
– Вечно у тебя так! А я вот люблю подглядывать!
Ну еще бы. В тот вечер в Харадзюку она ворвалась в уборную, ликуя. Там, над сценой, огромный световой дисплей, говорила она. Четыре экрана от стенки до стенки, и все увидят, как мы танцуем! В тот день Рурико пришла позже, чем обычно, и не смогла как следует посмотреть на оборудование сцены во время укороченного технического прогона. А в тот момент никто из них не осознавал, какими тяжелыми были экраны вместе с креплениями, которые их держали.
– Послушай! – произнесла Мийю тихим, почти нежным голосом. Эта Мийю, подумала Рурико, так же чувствует себя незащищенной, как и та, настоящая.
– Послушай! Не расчешешь мне волосы? – попросила Мийю. – Как-то мне сегодня не по себе. Даже не знаю почему.
Рурико тоже было не по себе. Она взглянула на часы, висящие на стене. Оставалось сорок пять минут. А потом Мийю останется совершенно одна, в пустой комнате гостиницы, позабыв об их разговоре.
– Конечно, – спокойно сказала Рурико. – Дай щетку.
Тыльная сторона щетки, в форме сердца, была декорирована пластиковой имитацией сахарной глазури, в которой утонули крошечные искусственные пирожные. Кристаллы хрусталя на ручке щетки впились в ладонь Рурико.
Волосы Мийю выглядели настоящими. Когда «ИРИС» были помоложе, Мийю всех заставляла возиться с ее волосами. Не поможете, говорила она, я вам все впечатление испорчу. И она была права. Рурико помнила, как вечерами, перед представлением в каком-нибудь новом странном городе, она укладывала волосы Мийю в завитки и закрепляла их патчами-липучками от «Велкро».
У ненастоящей Мийю, вероятно, и волосы ненастоящие. Хотя это, конечно, могут быть человеческие волосы, взятые у какой-нибудь девушки и покрашенные, чтобы соответствовать образу погибшего идола. А интересно, где теперь эта девушка и как давно она рассталась со своими волосами? И еще: насколько трудно смывать с синтетических париков кровь и прочие жидкости?
Рурико почувствовала, как Мийю постукивает пальчиком по ее руке. Подняв взгляд, Рурико увидела озорную улыбку на покрытых розовым глянцем губах Мийю.
– Знаешь, приезжай на следующей неделе на премьеру в Харадзюку. Будет грандиозно. Если не приедешь, пожалеешь. Тем более что ты поклонница Юми.
– А может быть, и твоя тоже, – отозвалась Рурико, расчесывая волосы Мийю. Надежда и боль, мелькнувшие в глазах танцовщицы, заставили ее почувствовать резкий укол совести, и она принялась орудовать щеткой настолько энергично, что на ней осталось несколько прядей прекрасных каштановых волос.
* * *
– Ну-ка, посмотри! – сказал Сунсуке, выходя из лифта в фойе, под прозрачными полами которого по-прежнему мелькали музыканты. – Посмотри. Видишь, как я молод?
Бледно-розовые катышки искусственного меха вместе с несколькими каштановыми волосками пристали к рукаву Рурико. Она сняла их, отбросила в сторону, и они упали на пол.
– Кто? – спросила она.
– Как кто, Рина? Я, конечно!
Сунсуке взял ее за руку, но она свободной рукой с такой силой ухватилась за его запястье, что он посмотрел на нее с беспокойством.
– В чем дело? – спросил он.
– Не зови меня Риной, – попросила она. – Я Рурико!
Сунсуке отпустил руку.
– Правильно. Теперь все именно так. Я забыл.
Он отступил и потер шею. Все-таки он подросток – несмотря на солидный вид и сияющие туфли.
– Должно быть, вечерок у тебя выдался невеселый?
После свиданий с Мийю во рту всегда оставался сложный привкус.
– Закажи мне рамен, – сказала она. – Тонкацу, и побольше свинины.
К его чести, Сунсуке вел себя подобающим образом. Он не жаловался, что она села на самое дальнее место у стены, которое было его любимым.
– За все эти месяцы, что мы сюда приходим, – сказал он, – я не замечал, чтобы ты заказывала что-нибудь другое. Всегда тонкацу. Иногда двойная свинина – если можешь себе это позволить после того, как промотаешь все деньги в «Айдору».
И не надейся, сказала ему Рурико, когда они впервые вместе ужинали после визита в «Айдору», через девять лет и два месяца после катастрофы в Харадзюку. Гостиницу открыли примерно за год до этого, и управляли ею члены ее семьи. Она же уже чувствовала, как нелегко дается ей чье-либо вторжение в ее прошлое. К тому же в фойе постоянно торчал Сун, такой лощеный, такой уверенный в себе, что у нее зудели зубы. Нет, сказала она, трахаться с тобой я не собираюсь.
Отлично, ответил он тогда, предлагая ей свою зажигалку. Это у них было взаимно. Он сдержал свое слово, она сдержала свое; и после долгих лет, проведенных под микроскопом у публики, для нее такая ни к чему не обязывающая дружба была настоящим облегчением. Если бы они начали встречаться десять лет назад, у них ничего бы не получилось, и Рурико знала это.
– Ничего нет плохого в том, чтобы любить что-то свое, особенное, – сказала Рурико, гоняя палочкой последний бамбуковый побег в своей тарелке. – Ты можешь быть самим собой только тогда, когда верен себе.
– Я все время заказываю разное.
– Я не это имею в виду, – сказала Рурико, показав взглядом на кейс, стоящий рядом с Сунсуке.
Тот состроил гримаску и сунул кейс поглубже под барную стойку. Металлическая пряжка поймала луч света, который, отразившись, ударил Рурико в глаза, но перед тем, как кейс исчез из виду, она успела заметить несколько обесцвеченных волос, приставших к его замку.
– Но все-таки! Тот же самый рамен, каждый раз! И не надоедает? Неужели не хочешь попробовать что-нибудь еще?
– Нет.
И это было правдой.
Даже теперь, через десять лет после завершения танцевальной карьеры, Рурико не могла отказаться от четкого расписания. Все, что ей нужно было для работы в графическом дизайне, так это компьютер, записные книжки, а еще уютное гнездышко, сложенное ею самой из книг и подушек. В своей квартирке она и занималась этим в одиночестве, а продукты из магазина посыльные доставляли ей к двери. Все это время Рурико жила наедине с собой, и у нее не было никакого желания покидать этот маленький, упорядоченный мир, который она создала сама. Сунсуке и прочие завсегдатаи «Айдору» могли быть психопатами, но они, кроме того, являлись единственными людьми, с кем Рурико общалась время от времени.
Сунсуке, который теперь сидел перед Рурико и осушал тарелку с остатками мисо-супа, был, точно, из психопатов. Но из тех, что могут себя сдерживать. В своей жизни он причинил вред только одному человеку, и посещение «Айдору» помогало ему восстановить мир с самим собой.
