– Как…
Она шагнула к дочери, сощурившись еще сильнее. Ее тонкие губы приоткрылись, но она не проронила ни слова. На мучительный миг, показавшийся Дороти целой вечностью, воцарилась тишина.
Дороти судорожно вдохнула, стиснув зубы, давая матери время себя осмотреть. Она попыталась представить, как выглядит со стороны с этими ее белыми волосами, изуродованным лицом, с грязью и кровью, приставшими к коже, да еще и в брюках.
Мать наконец выдохнула и произнесла одно лишь:
– Я… я не понимаю.
Да уж куда тебе, – подумала Дороти, но вслух этого говорить не стала. Мать заслуживала объяснений, но она не знала, с чего вообще лучше начать. С волос? Со шрама? С упоминания о том, что перемещения во времени – никакая не выдумка?
Впрочем, ни на что из вышеперечисленного сейчас не было времени.
– Мама, – проговорила Дороти так спокойно, как только могла. – Должно быть, для тебя это все – огромное потрясение, но, боюсь, мне некогда объяснять, что происходит. Мне нужно скорее найти Чарльза.
– Чарльза, – словно в трансе повторила ее мать, потом покачала головой и стала поворачиваться к лестнице. – Я только что видела…
– Да, мама, Чарльза, – в отчаянии перебила ее Дороти. – Где он?
Но мать словно временно утратила связь с тем отделом мозга, что отвечает за реакцию на подобные вопросы. Она открыла рот, затем закрыла, и морщины у нее на лбу углубились.
Дороти потерла переносицу. Думай, – велела она себе. До свадьбы оставались считаные минуты.
Сама она должна сейчас быть наверху – сидеть тихонечко в импровизированной «гримерной», чтобы не помять платье и не испортить прическу, и ждать, пока за ней явятся гости во главе с женихом.
Стало быть, Чарльз сейчас…
Она подняла голову и отыскала взглядом маленький коридор, за которым виднелись тяжелые двери, ведущие в саму церковь. Во время сбора гостей они были открыты, но теперь их затворили, и это значило только одно: все гости уже на месте. А если они в сборе, то Эйвери…
О нет, – с ужасом подумала Дороти под гнетом осознания. Эйвери сейчас стоит у алтаря рядом со священником, будь он неладен, а все его семейство и друзья сидят на скамьях перед ним. Сердце бешено заколотилось о ребра, а к горлу подступила тошнота. Если она и впрямь вздумала убедить его помочь Эшу, ей сперва придется пройти через всю церковь к алтарю. До чего иронично.
Мать вдруг схватила ее за запястье.
– Мисс, не знаю, что за игру вы затеяли, но если вы сейчас же не уйдете, боюсь, мне придется вызвать полицию.
– Мам, да брось, мы же обе знаем, что ты этого не сделаешь, – Дороти вырвала руку из материнских пальцев. – Если составить перечень всех твоих преступлений, он выйдет длиннее моей руки. Тебе не больше моего хочется, чтобы сюда нагрянула полиция.
– Но откуда… – Лоретта пыталась сохранять спокойствие, но дыхание у нее перехватило, и голос дрогнул. Она снова посмотрела в глаза Дороти, и той показалось, что мать борется сама с собой, пытаясь осмыслить увиденное.
– Этого просто не может быть, – едва слышно прошептала Лоретта.
Дороти шагнула к дверям, ведущим в церковь. Лоретта встала перед ней, закрывая ей путь.
– Мама, прошу, пусти, – печально вздохнув, взмолилась девушка.
– Не смей меня так называть, – отрезала Лоретта.
– Тогда будь добра, уйди с дороги. – Дороти обошла маму и поспешила вперед и распахнула двери церкви. Музыка стала гораздо громче – теперь слышались не только партии скрипки или виолончели, а полноценный струнный квартет.
Как мило, – подумала Дороти. – Эйвери, несомненно, превзошел самого себя.
Но тут музыка потонула в скрипе деревянных скамеек. Семьдесят пять человек обернулись и уставились на нее.
22
Эш
Иногда боль возобновлялась не сразу, и Эш надолго оставался наедине с пустотой.
Точнее сказать, с непроглядным мраком. Точно ночь кто-то затемнял до бесконечности, накладывая на нее все новые и новые слои черного.
И вот спустя нестерпимо долгое время… на смену мраку пришло что-то новое. Чернота изменилась. Стала ярче. Эш мучительно выискивал подходящее слово сквозь туман, заполонивший мозг.
Синева. Да, это была она. А вскоре синий цвет сменился фиолетовым, а затем насыщенным, кровавым оттенком красного. Цвета клубились и переливались. Чем сильнее Эш вглядывался, тем больше оттенков различал в извивах и завитках мрака, просочившегося, казалось, в самую его суть.
Вот полыхнул оранжевый. Затем розовый. Сквозь черноту пробивались крошечные, как булавочные головки, вспышки света – они напомнили Эшу звезды. Его ждали десятки, сотни звездочек, а потом их число возросло до целой галактики.
По коридорам его сознания пронеслось гулкое, громкое эхо, и звезды мгновенно погасли, точно их никогда и не было.
Временной туннель, – подумал Эш, и напряжение спало. Вот на что это похоже – на полет в аниле! Если он и впрямь оказался в аниле, то все будет хорошо. Именно здесь он всегда чувствовал себя уютно, как дома.
Он расслабился, и в памяти начали проноситься картинки из его жизни – они застывали на мгновение перед мысленным взором и исчезали, как вспышка фотокамеры.
Вот он совсем маленький куда-то несется. Кровь пульсирует у него в груди, напитывает силой ноги, а легкие ритмично работают под ребрами. Солнце льет жаркий свет ему на плечи, а вокруг, куда ни глянь, стебли кукурузы – коричневые, желтые, зеленые. Он бежит по полю, разбитому позади родительского дома. Стоит теплое лето.
В такие дни ему всегда казалось, что он может вечно вот так бежать…
Потом воспоминание сменилось. Вот ему шестнадцать, он первый день в летном лагере, стоит перед группкой солдат. Все они гораздо старше, все глядят на него волком и держатся очень уверенно. Его охватывает робость. Он думает: наверное, все они выросли рядом с самолетами, а не среди грязи и кукурузных початков. Представляет, как они забираются в кабины своих самолетов, словно юные принцы на своих славных скакунов, как легко поднимают аэроплан в небо, точно он живое существо. Стыд обжигает ему щеки. Он знал: все над ним смеются, потому что с истребителями он обращается до того робко, будто они кусаются…
Воспоминание снова сменилось. Ночь. Эш спит, но тут какой-то человек хватает его за руку и трясет, чтобы разбудить.
– Меня зовут профессор Захариас Уолкер, – сообщает незнакомец звучным шепотом. – Я путешествую во времени и прибыл сюда из 2075 года. Если ты не прочь немного прогуляться, я покажу тебе мой корабль.
И вновь картинка меняется.
Эш стоит посреди грязной поляны, окруженной деревьями. Воздух наполнен колокольным звоном. Напротив него девушка, босая, в свадебном платье, перепачканном землей. Эш в жизни не видел таких красоток: кожа точно фарфор, аккуратный рот, похожий на бутон розы, каштановые кудри каскадом спадают на плечи…
