Рэнди насупился: «О чем вы говорите?»
Он попытался объяснить, какой урон нанесла печени сдавившая ее кровь. Затем начал говорить, словно сам с собой: «Думаю, мы могли бы попытаться ее убрать. Не знаю, обсуждался ли такой вариант». Он оглянулся назад, словно ища поддержки у кого-то из своих коллег, кто мог знать ответ, хотя, кроме него, в палате никого не было.
«Я думала… что я все еще жива только потому, что капсула вокруг моей печени осталась нетронутой, разве не так?» – панические нотки в моем голосе удивили меня саму.
Он прервался на какое-то время – казалось, он воспринял мои опасения всерьез.
«Да, вы правы. Думаю, если убрать кровь, то это точно вас убьет», – предположил он.
«Тогда вы, может быть, не будете предлагать то, что может наверняка ее убить?» – повелительным тоном сказал Рэнди.
«Что ж, разумеется, мы все обсудим, прежде чем утверждать какой-то конкретный план действий. То есть я рассматриваю лишь возможные варианты, не более», – стал запинаться он. Я сверкнула на него глазами.
Он попятился к двери, попутно доставая вторую половину завтрака из кармана.
«Я зайду позже. Когда мы подробней обо всем поговорим с коллегами», – сказал он, на прощание помахав рукой с бубликом, и на этом удалился, оставив нас размышлять над его толком не сформулированным планом.
Когда я еще училась в резидентуре, после особенно неудачного решения, принятого одним из резидентов, наш старший врач из интенсивной терапии сказал: «Эти пациенты нуждаются в вашем полном внимании. Это самые больные пациенты в нашей больнице – возможно, даже во всем городе, – и они заслуживают того, чтобы вы выложились на полную. Вы не должны давать себе поблажек, потому что для них это вопрос жизни и смерти. Это наш долг перед ними». Наши пациенты заслуживают, чтобы мы старались изо всех сил.
Врач, которому подчинялся Луковый Бублик, а потом и штатный врач, отвечающий за всю стажерскую группу, позже зашли перед нами за него извиниться. Оказалось, что с его стороны было некоторым самоуправством обсуждать план, который не был одобрен и даже толком изучен его коллегами. Меня заверили, что если бы я нуждалась в пересадке, то разговор велся бы на куда более высоком уровне и был бы куда более осмотрительным, чем то, что нам довелось увидеть утром. Хотя умом мы это и поняли, нам было сложно оправиться от шока, связанного с осознанием того, какое недопонимание царит даже среди непосредственных коллег. Я доверяла им свою жизнь, однако теперь была совсем не уверена, стоят ли они вообще моего доверия.
Меньше чем через час после их ухода у меня из левого запястья фонтаном хлынула кровь в направлении двери, словно чтобы подчеркнуть, что у меня отказывает печень. Медсестра тут же отреагировала, поставив под нее ведро. Пластмассовая трубка капельницы, ведущая к артерии в моем запястье, треснула, и теперь с каждым ударом сердца оттуда пульсировала кровь.
В этот момент в палату зашел пожилой врач – мой друг – с ярким воздушным шариком, чтобы подбодрить, однако застал меня бледной и истекающей кровью. Он руководил рядом инновационных нововведений и огромное значение уделял безопасности пациентов. Медсестра промчалась мимо него со знаком «Осторожно, мокрый пол!», чтобы доложить дежурному врачу о случившемся. Я посмотрела на своего друга и напомнила ему: «Это ведь те самые новые наборы для капельниц, что ты одобрил, не так ли?»
«Сожалею, нам действительно говорили, что они чаще ломаются, однако больница хотела сэкономить…» – он не договорил и принялся смотреть поочередно то на окровавленный пол, то на воздушный шарик у себя в руке, явно чувствуя себя глупо.
Оказавшись в совершенно новом для себя столь уязвимом положении, я стала ко всему относиться тоже по-новому. Теперь я чувствовала, какое влияние оказывает каждое, даже самое, казалось бы, незначительное решение. В душе я даже радовалась тому, что он так удачно зашел в этот самый момент и своими глазами увидел, как из меня хлещет кровь.
«Я не знал, что ты настолько сильно больна. Я бы не стал приносить этот шарик, прости». Несмотря на мой гневный вид, он присел рядышком, оставив воздушный шарик в углу.
«Мне нужно тебе кое-что сказать. Потому что больше никто не будет с тобой откровенен», – сказала я. Предложения, которые так начинались, обычно были следствием растормаживающего действия наркотических препаратов. Я видела, как он напрягся и собрался с духом, ожидая услышать упреки по поводу принятых им решений. О том, что возможность сэкономить он поставил выше безопасности пациентов. Вместо этого я удивила его и сказала: «Тебе следует перестать носить эти ужасные галстуки с мультяшными героями. Ты слишком стар для этого и выглядишь просто нелепо».
Я говорила это на полном серьезе, однако мы оба рассмеялись из-за абсурдности того, что я делала это заявление, истекая кровью в ведро. Нас позабавило, что я одинаково серьезно относилась к обоим ситуациям. Затем мы обсудили и более насущную проблему с новыми трубками для капельниц. Он внимательно слушал меня и выглядел несколько пристыженным. Он отчитался о случившемся со мной больничной администрации, и они согласились вновь закупать более качественные и дорогие трубки. Мое недовольство возымело свое действие. Он гордо объявил мне об этом в новеньком галстуке-бабочке.
Утверждение, что любая мелочь имеет значение, может показаться до боли наивным. Вместе с тем достаточно принять во внимание, что любое принятое врачами решение, каким бы незначительным оно ни казалось, в конечном счете в той или иной мере оказывает на пациента влияние, и становится понятно, что действительно важна любая деталь. Всегда.
Мы так часто оказываемся полностью поглощены желанием сделать оптимальный выбор в самых, казалось бы, важных вопросах, что терпим неудачу из-за таких недооцененных мелочей, как четыре цента экономии на одну трубку для капельницы.
Попадая в больницу, мы оставляем на пороге ряд вещей: в первую очередь – комфорт, а также часть своего достоинства и любые намеки на контроль над происходящим. Решения чаще всего принимаются практически без какого-либо участия со стороны пациента. Ему обычно лишь сообщают план лечения, давая время переварить и понять на доступном ему уровне. Пациентам редко когда предоставляется возможность детально разобраться во всех возможных вариантах лечения, из которых был выбран предложенный им план. Даже с учетом тех данных, что я успела собрать к моменту, когда у меня отказала печень, я все равно не могла внести свой вклад в обсуждение. Мне приходилось полностью полагаться на старания других людей.
На пересечении потери контроля над происходящим и отсутствия должного внимания появляется недоверие. Я не доверяла резиденту трансплантологии, не доверяла выбору пластиковых трубок для капельниц как раз по той причине, что я была вынуждена доверять в обоих случаях, однако в обоих случаях были явные причины сомневаться в том, что они этого заслуживают.
Когда врачи сталкиваются с необходимостью принять сложное решение – например, нужно ли делать пациенту пересадку, – то происходят продолжительные и бурные обсуждения. Желая не перегружать пациента лишней, как им кажется, информацией, врачи зачастую выдают лишь краткую выжимку. Они ограничиваются одним предложением – «возможно, вам понадобится новая печень», – не вдаваясь при этом в детали. Что касается моего конкретного случая, то его наверняка изучали несколько специалистов из различных областей медицины, совместными усилиями пытаясь прийти к оптимальному решению. Должно было состояться междисциплинарное собрание, на котором обсуждались результаты моих анализов и был составлен план действий в случае возникновения непредвиденной ситуации для каждого из рассматриваемых сценариев. Они должны были тщательно взвесить все риски и преимущества различных вариантов, таких как удаление гематомы путем повреждения фиброзной оболочки печени.
