Когда автоматические двери разъехались, я увидела свою команду, готовую к утреннему обходу. Я встала во главе процессии, и мы подошли к первой палате. Я представилась перед своими подчиненными, лица которых казались мне незнакомыми. Сложно было сказать, так ли это было на самом деле, однако у меня сложилось стойкое чувство, что они отводят от меня свой взгляд. Во всяком случае, они старались надолго не встречаться со мной глазами. Казалось, они все чувствуют себя неловко, смотрят то на свои бумаги, то на обувь, пока я безуспешно пытаюсь разрядить обстановку. Я поспешила себя обругать: ну конечно, я была просто чрезмерно сентиментальной в своей новой роли старшего врача. Я знала, что выгляжу здоровой, и собралась с духом. Я потратила немыслимое количество времени на то, чтобы решить, как одеться для своего первого рабочего дня. В итоге я остановила свой выбор на пиджаке темно-синего цвета с укороченными рукавами, темно-серых брюках и удобных туфлях на плоской подошве. Я пока не чувствовала себя готовой носить белый халат. Чем дольше я там стояла, тем больше убеждалась, что я ничего не выдумываю – они и правда вели себя как-то странно. Мне в голову пришли несколько возможных объяснений их поведению. Возможно, они слышали, что я сильно болела, и теперь не знали, нужно ли об этом говорить. Возможно, им казалось, что после болезни я слишком многое забыла и теперь не могла быть достаточно хорошим врачом. Может быть и так, что они просто переживали, что я не выдержу изнурительный обход. Я решила остановиться на первой версии – они просто не знали, нужно ли что-то говорить о моей болезни. Я убедила себя, что дело именно в этом.
Когда мы представились, резидент начал представлять своего первого пациента. «Пациент в C521, женщина тридцати четырех лет, седьмой день после родов, переведена из другой больницы с печеночной недостаточностью и предполагаемым диагнозом HELLP-синдром». Он остановился и громко сглотнул. Он оторвал взгляд от своих бумаг и быстро пробежался ими по моему лицу, чтобы понять, можно ли ему продолжать. Я не знаю, какое именно выражение он увидел. Когда прозвучали его слова, все вокруг стало как в тумане. Как я выглядела? Совершенно дезориентированной и потерянной? Или готовой стойко вынести удар? Я не верила своим ушам – то, что подобное случилось в мой самый первый день, с точки зрения статистики было практически невозможно. Первым моим пациентом оказалась неподвижная копия меня самой, какой я была полгода тому назад.
Придя в себя, я принялась изучать ее через окно в палате, в то время как он продолжил рассказывать про ее печеночную недостаточность, почечную недостаточность и сопутствующие проблемы со свертываемостью крови. Ее кожа была желтоватого оттенка, а после реанимационных мероприятий в другой больнице ее тело ужасно раздуло. Она была подсоединена трубкой к аппарату искусственной вентиляции легких, который регулярно наполнял ее легкие воздухом против ее воли. Ее светло-каштановые волосы были собраны в пучок. Рядом с кроватью сидела ее мать – она поправляла воротник ее голубой больничной сорочки и гладила распухшие, все в кровоподтеках, руки.
Я посмотрела на резидента, который один за другим перечислял ее лабораторные показатели, результаты томографии и в итоге изложил мне свою оценку ситуации и предполагаемый план действий. Мне упорно казалось, что в его рассказе, каким бы подробным он ни был, чего-то недостает. Что-то мне в нем было не по душе, хотя я и не могла сразу понять, что именно.
Пытаясь выявить пробел, я принялась задавать вопросы. «Итак, через какое время после рождения ребенка ей стало плохо?»
«В день родов ее психическое состояние стало ухудшаться, однако, как я уже говорил, тревожные симптомы появились еще до родов, когда начали скакать ее лабораторные показатели», – почтительно ответил он.
Пациент, женщина, провела со своим ребенком один-единственный день, и теперь была в опасной близости от смерти. Ее организм стремительно ослабевал, у кровати дежурила ее мать, а в комнате ожидания сидели отец и муж. Тут я поняла, чего недостает в его отчете. В нем никак не был отражен кромешный ужас подобного стечения обстоятельств. Они не видели в ней живого человека – она была для них лишь очередной болезнью.
Я принялась изучать своих подчиненных. Передо мной стояли пятеро резидентов, студент медицинского и проходящий специализацию в интенсивной терапии врач. Подобно большинству наших практикантов, они приехали издалека, из разных городов, чтобы почерпнуть максимум пользы из «разнообразных интересных случаев», как их описывали в брошюрах для будущих резидентов и на нашем веб-сайте. Больница в центре города со специализированными услугами, где заботились о самых-самых больных. Им хотелось узнать как можно больше о каждой возможной болезни, впитать в себя все эти знания, прежде чем приступить к самостоятельной практике.
Я снова посмотрела на пациентку, а затем вновь на свою команду.
«А как она назвала ребенка?» – спросила я у них.
Они уставились на меня в полном недоумении.
«Разве мы не должны знать его имя?» – спросила я резко. Теперь им было явно неловко – они решительно не знали, что ждать от меня дальше. Мне же хотелось, чтобы они увидели в ней маму ребенка, чье имя мы знаем.
«Ребенка зовут Шарлотта», – подсказала ее медсестра.
«Спасибо», – поблагодарила я и выдержала паузу.
«Что еще нам следует включить в дифференциальную диагностику при повышенном уровне ферментов печени у пациентки, которая только что родила?» – задала я вопрос резиденту.
Он ответил с невозмутимым видом, выдав вызубренный за годы учебы список.
Я продолжила, не сбавляя оборотов, засыпать его вопросами. Я попросила его описать расширенную дифференциальную диагностику в случае скоротечной печеночной недостаточности. Я скорректировала его выбор антибиотиков, я поспорила с его интерпретацией лабораторных показателей. Я была решительно настроена оказать ей идеальный медицинский уход, насколько бы неосуществимо это ни было. Отвечая на мои вопросы, ребята сплотились – теперь они чувствовали себя в своей тарелке. Кроме того, они, казалось, перестали переживать по поводу того, как я перенесу подобное невероятное совпадение. Казалось, они поняли, что, хотя мне и пришлось пережить похожую болезнь, я прекрасно контролировала свои эмоции и была в состоянии использовать свой обширный опыт, чтобы обеспечить этой женщине наилучший уход.
Когда мы разобрались с изучением ее случая и сформулировали убедительный план действий, я постучалась и зашла к ней в палату – мои подчиненные последовали за мной.
«Здравствуйте, меня зовут доктор Авдиш, я буду заведовать уходом за вашей дочерью во время ее пребывания в интенсивной терапии», – начала я.
«Ох, доктор Авдиш, так приятно с вами познакомиться. Я слышала от одного друга, который тоже работает врачом в этой больнице, что вы пережили похожую болезнь, и теперь вы в порядке! Вы не представляете, какое это облегчение», – воскликнула она.
Ее слова меня удивили. Я и подумать не могла, что она уже может быть в курсе. Я раздумывала над тем, стоит ли вообще хоть что-либо рассказывать ей о том, что случилось со мной. Не то чтобы я хотела сохранить это в секрете, просто я опасалась, что тем самым могу дать ей беспочвенные надежды на полное выздоровление. Я осторожно пыталась определиться, как лучше всего очертить границу, сохранив при этом человеческие отношения. Мне казалось, что нужно больше узнать про семью, про то, насколько они открытые люди, насколько хорошо они способны переносить неприятности, и уже потом решать, как лучше всего себя вести. Но не успела я разобраться в чем-либо из этого, как граница, подобно начерченной на песке линии, была смыта приливом. Кто-то другой сделал этот выбор за меня.
