Тридцать минут спустя все мое тело от груди до кончиков пальцев ног онемело. В тот момент я, как никогда, понимала того анестезиолога, что как-то во время моей учебы в мединституте сказал, что у него, как ему кажется, лучшая работа в больнице: «Ты приходишь к людям, которые мучаются от боли, и в считаные минуты чудесным образом избавляешь их от нее. Они так благодарны. Куда бы я ни пошел, люди мне радуются. Мало кто из врачей может сказать то же самое».
Я перестала бояться, что не протяну ночь.
Конечно, ужасно, когда тебе кажется, что тебя использует кто-то, ради кого ты потратил столь значительную часть своей жизни. И уж точно бывают ситуации, чаще всего, пожалуй, связанные с лечением преувеличенной или и вовсе воображаемой острой боли, когда врачи чувствуют, что ими манипулируют. Тем не менее куда ужаснее чувствует себя пациент, на самом деле терзаемый невыносимой болью, когда ему совершенно несправедливо отказывают в избавлении от нее.
Когда врач из-за каких-то собственных предрассудков способен лишить обезболивающего того, кто в нем на самом деле нуждается, то это идет во вред всем – как врачам, так и пациентам. Одно можно сказать наверняка: если мы научимся лучше друг друга понимать, то это каждому пойдет на пользу.
На следующий день ко мне с извинениями пришел тот самый резидент хирургии, который не помог мне справиться с послеоперационной болью. Казалось, он искренне раскаивается, хотя его слова звучали и не особо убедительно. Хотелось бы мне подобрать подходящие слова, чтобы дать ему понять, каково было мне выслушивать его совершенно беспочвенные обвинения.
«У вас не было права», – начала я, однако так и не смогла закончить предложение. Я просто сидела, покачивая головой. Я подумала, что мне лучше встать, чтобы наши глаза были на одном уровне, однако стоило мне перенести вес на ногу, как из-за спинальной анестезии ноги подкосились, и я неуклюже плюхнулась обратно на кровать. Резидент сделал резкое движение вперед, как будто хотел меня поймать. Осознание своей полной беспомощности, неспособности даже стоять без посторонней помощи быстро меня усмирило. Я вздохнула и начала снова, на этот раз больше с состраданием, чем с жалостью.
«Знаете, если бы вы верили своим пациентам, то гораздо чаще оказывались бы правы, чем ошибались. Не все пытаются что-то от вас получить», – было все, что я смогла сказать.
Врачи зачастую появляются в жизни своих пациентов в самые худшие дни их жизни. Когда они встречаются, им не до светских манер. Пациенты кажутся безликими в своих одинаковых больничных сорочках. Они больше не могут выражать свою личность посредством одежды или прически. Они лишены способности контролировать складывающиеся обстоятельства. Они могут мучиться от боли, быть напуганными и страдать. Они могут быть озлобленными, потерянными и чувствовать себя бесправными. Они могут переживать о неоплаченных дома счетах или о некормленой собаке. Они могут быть наркоманами. Они могут быть людьми, которые наделали в жизни ошибок, которых так и хочется осудить. Они могут быть не в состоянии быть вежливыми и добрыми, когда их мучает боль, – возможно, в их жизни никто никогда не проявлял по отношению к ним доброту. С ними могли жестоко обращаться, избивать, насиловать люди, которым они доверяли. Они могут быть много кем. Но одно можно сказать наверняка: они стараются изо всех сил. Любой пациент, как бы он ни ругался, как бы он ни боялся, старается изо всех сил.
Пациенты стараются изо всех сил поверить, что этот человек, которого они только что повстречали, чье имя они чуть не пропустили мимо ушей, когда он представлялся, будет всю ночь о них заботиться. Они стараются изо всех сил поверить, что против них не будут использовать их прошлые ошибки. Они стараются изо всех сил вытерпеть боль, прежде чем в очередной раз жать на кнопку вызова медперсонала. Они стараются изо всех сил убедить себя, что они достойны сострадания и терпения со стороны незнакомого им человека. Что этот человек будет в состоянии выслушать их историю и при этом не осуждать, не быть предвзятым. Мы же в ответ на их стремление, каким бы слабым оно ни было, поверить в нас сами будем стараться изо всех сил им помочь.
7
Неустойчивые образования
Каждый день к середине обхода я неизменно ощущала явную ноющую тяжесть в правом боку. К концу обхода эту тяжесть уже со всей уверенностью можно было назвать болью. Поначалу я позволяла себе не обращать на нее внимания, списывая либо на старую, постепенно рассасывающуюся гематому, либо на воспаление, связанное с установленной во мне во время операции на грыже сеткой. Вместе с тем я знала, что это была совсем другая боль, а также знала, что это было что-то новое. Также я знала, что если признаю ее, то это спровоцирует цепочку событий, которые будут уже вне всякого контроля с моей стороны. Стоит мне сказать о ней вслух, и мне уже ничего не остановить. Вот я и старалась игнорировать ее до последнего, что в моем случае затянулось на три месяца. Три месяца упорного отрицания и притворства. Внимательные друзья говорили мне: «Ты держишься за правый бок, с тобой все в порядке?»
Правда же была в том, что я не знала, все ли со мной в порядке. Более того, я понимала, что что-то практически наверняка совсем не в порядке, однако не была готова иметь с этим дело. Каким-то странным образом моя медицинская подготовка подготовила меня к тому, чтобы игнорировать собственное тело. Медицинская подготовка требует от врачей отделения от собственного тела. Все начинается в анатомическом классе, где мы изучаем тела, совершенно не задумываясь о том, как жили и как умерли эти люди. Затем наступает пора медицинской практики, совершенно не учитывающей потребность в регулярном сне и требующей работать по тридцать шесть часов подряд.
В хирургии существование определенных потребностей организма словно и вовсе отрицается. Когда операция длится двенадцать часов, то все двенадцать часов подряд приходится не отходить от операционного стола. Приходится учиться не есть, не пить, не испытывать голода и жажды. Чтобы выполнить свою работу, полагали мы, нужно было стать сверхлюдьми, и подобные достижения создавали у нас иллюзию превосходства. Мы убеждали себя в том, что врачи отличаются от простых смертных.
Теперь-то я понимаю, как во время беременности отчуждалась от собственного тела. Все, что происходило с моим организмом, казалось мне не заслуживающим внимания. Чтобы оставаться хорошим врачом, была уверена я, мне нужно было не позволять своей беременности хоть как-либо мешать выполнению моей работы. Я игнорировала тревожные симптомы, указывающие на наличие серьезной проблемы, вроде тех ужасных отеков. Я надевала компрессионные чулки, чтобы продолжать совершать многочасовые обходы. Я отказывалась лишний раз присесть, считая это проявлением слабости и не желая давать себе поблажек. Так что, когда я начала ощущать в правом боку тяжесть, я снова оказалась в неблагоприятном положении, так как до сих пор так и не научилась по-настоящему и без лишнего стыда пребывать в собственном теле.
В попытке что-то сделать с тем, что уверенно становилось для меня реальной проблемой, при этом формально никак ей не занимаясь, я вышла из кабинета и пошла по коридору, чтобы попросить одного друга – врача, с которым я также вместе проходила специализацию, – посмотреть на мою печень с помощью аппарата УЗИ. Это был толковый и добрый парень, который окончил мединститут у себя в Нигерии и теперь проявлял интерес к УЗИ – методу диагностики, который был крайне полезным в тех уголках земного шара, где не было доступа к таким современным диагностическим процедурам, как КТ и МРТ. Мы в один и тот же год вышли с ним на работу штатными врачами в этой больнице. Я доверяла ему и знала, что наши профессиональные отношения никак не повлияют на его рассудительность. Когда мы вместе проходили практику, то тренировались проводить УЗИ главным образом друг на друге, изучая легкие, сердце и кровеносные сосуды в дежурках и кабинетах. Ему моя просьба не показалась сколько-нибудь странной.
