Тогда-то я и взялась за рисование. Перенося свои тревоги и кошмары на холст, я стала испытывать некоторое облегчение. С помощью символичных образов я погребала терзающие меня воспоминания под слоем масляных красок, обретая чувство покоя, которое прежде все время меня избегало. Когда я бралась за кисти, мне каким-то образом удавалось избавиться от противоречивых эмоций, которые неизменно сопровождали каждое эмоциональное потрясение. Живопись знакома со смертью. Она понимает, что порой происходят невыносимые вещи. Она показывает нам, что какие бы эмоции нас ни угнетали, подобное уже случалось с другими людьми, и они это пережили. Выражающие их страдания образы выжили, сохранились, чтобы предстать перед нами. Живопись напоминает нам, что в нас нет ничего нового, чего бы не было раньше. Мы все лишь крошечная составляющая нескончаемой истории страданий и искупления. Искусство хорошо разбирается в тонких деталях. Оно знает, что наши первые попытки что-то изобразить всегда оказываются слишком плоскими и неправдоподобными. Чтобы по-настоящему нарисовать какой-то предмет, нам нужно слой за слоем наносить краску, добиваясь нужной глубины. Первые мазки служат лишь для того, чтобы создать основу. Лишь потом мы выделяем контрастом, подчеркиваем прежде совершенно неприметные участки. Только при повторном рассмотрении мы можем рассчитывать на то, что сможем что-то понять.
Я нарисовала маленьких девочек, лица которых были скрыты за масками. Одни сидели в полной безопасности в лодке, в то время как другие были наполовину в мутной синей воде. Маленьких мальчиков, которые играли в войну, нацепив на себя кто военную форму, кто маски из чучел животных, совершенно не осознавая реальную угрозу смерти, которую таит в себе война, или опасность маскировки. Овцу, которая выходила на поляну из одного небольшого леса, тут же попадая в куда более темные и густые заросли. Я нарисовала студеную зиму. Маленькую девочку с волосами цвета меди, сидящую и печально ждущую того, кто никогда не придет. Распустившиеся цветы, растущие сквозь грудную клетку чьего-то скелета.
Я так никогда окончательно и не оправилась от смерти своих родителей и от суицида своего одногруппника, однако со временем я научилась низвергать чувство стыда – как их, так и мое собственное – до своеобразного посвящения их памяти. Они были рядом со мной, напоминая мне о том, чтобы я была более бдительной, более заботливой, более внимательной.
Приняв решение чествовать подобным образом каждую утрату, я почувствовала, как их частичка продолжает жить во мне. Будто мне удавалось уловить кусочек испускаемого ими сквозь мрак света, чтобы освещать им, подобно пойманным в банку светлячкам, дорогу перед собой.
Став штатным врачом, я какое-то время старалась быть до абсурда доброй со своими подчиненными. Я приносила им печенье, когда они были после ночного дежурства, хвалила их при любой подвернувшейся возможности и не уставала напоминать, что они заслуживают сострадания. Я призывала их находить способы снятия стресса. Я явно перестаралась. У них не было еще ни малейшего представления о том мраке, из которого исходил этот свет. Они лишь видели, что я готова была принять их такими, какие они есть, и знали, что какие бы ошибки ни совершили, я все равно бы относилась к ним хорошо. Это был единственный известный мне способ их защитить.
От чего же я хотела их защитить, если не от неудач? Тогда я еще не знала, насколько мимолетными были любые наши успехи. Даже когда все складывалось идеально и жизнь удавалось спасти, вытянув ее из пучины небытия, это было лишь временным.
Нельзя определять успех как победу над смертью, потому что смерть невозможно победить. Факт неизбежности смерти продолжает над нами висеть, преследовать нас, несмотря на любые наши временные победы. Самое главное – это то, как мы ведем себя по отношению друг к другу на протяжении жизни. Только в этом может заключаться наша победа, успех, к которому стоит стремиться, которым нужно себя определять. Наше предназначение в том, чтобы быть рядом друг с другом в тяжелые минуты. Именно это помогает нам продолжать жить, когда нависает тьма.
Нельзя избежать тьмы, равно как нельзя избежать и страданий.
Нужно стремится к тому, чтобы любить друг друга сквозь мрак, нужно учиться это ценить. Именно здесь, во мраке, мы обретаем истинный смысл и предназначение.
9
Наперекор системе
В общей сложности с той первой ночи понадобилось два года и ряд операций, чтобы поднять меня на ноги. Я не могу сказать «чтобы окончательно поднять меня на ноги», потому что это подразумевает некоторый законченный процесс, в результате которого я стала полностью тем человеком, которым была, как снаружи, так и внутри. Я не стала и не могла им стать, потому что этого человека больше не существовало. С каждым новым происшествием, с каждым отказавшим органом или перенесенной операцией я обретала некую новую форму.
В тот апрель два года спустя я уже поправилась достаточно, чтобы быть в состоянии помогать высаживать ярко-розовые и красные бегонии вдоль периметра живой изгороди из самшита. Я с удовольствием их поливала и с удовольствием наблюдала за тем, как они растут, хотя в итоге олени и съели половину нашего сада. Когда к концу сезона пришла пора вырывать отцветшие растения с корнем, я, к своему собственному удивлению, загрустила. «Нам следовало посадить луковичные цветы, ну или что-то многолетнее», – заявила я Рэнди. Мне было не по душе от того, что столько заботы и внимания было уделено чему-то со столь коротким жизненным циклом. Хотя они, определенно, и принесли нам немало радости и красоты, мне хотелось, чтобы те же самые цветы в том или ином виде вернулись к нам в следующем году, как это происходит с многолетними растениями. Меня пленила идея о том, что каждую весну из единой корневой системы, которая ассоциировалась у меня с некой центральной памятью, отпочковываются новые жизни, каждый раз другие, но в то же время те же самые.
Я стала отождествлять себя с жизненным циклом тюльпанов и других многолетних цветов. Каждый год они дают надежду на перерождение, которое становится возможным благодаря их возвращению в родную почву. Гниение как способ трансформации.
Со времен изучения биологии клетки я знала, что мой организм, если рассматривать его клеточное строение, был физически совершенно новой структурой по сравнению с моим организмом во времена резидентуры, в студенческие или школьные годы. Каждая его клетка постепенно заменяется новой, и через определенное количество времени происходит полная замена – новое тело вытесняет старое.
Перерождаясь, я сохраняю определенные аспекты личности и самые яркие воспоминания людей, которыми я когда-то была, однако по итогу они пропадают с концами. Даже сейчас практически все, что я знаю о себе, уже является лишь воспоминанием. Если смерть является состоянием полной недосягаемости, тогда на самом деле мы переживаем множество смертей.
Когда я попала в больницу в состоянии шока, я попала туда врачом. Именно так я определяла себя по умолчанию. Я провела последние четырнадцать лет, преследуя эту цель, и я полностью в ней увязла. Она стала основой для подхода к решению любой проблемы, причем не обязательно медицинского характера. Это был остов, на который я накладывала свои наблюдения, суждения и замыслы. Даже когда я приближалась к отделению неотложной помощи в ту первую ночь, мои мысли были тщательно взвешенными, структурированными мыслями врача. Я была не в состоянии примерить на себя роль пациента. Начав испытывать боль, я отреагировала на нее перечислением про себя возможных диагнозов и соответствующим им прогнозов. Когда я испытала головокружение и была не в состоянии твердо стоять на ногах, оказавшись в акушерском отделении, врач во мне получал противоестественное удовольствие от того, что ему выпала возможность испытать шок на себе. Я была настолько заточена на медицину, что обрадовалась возможности на собственном опыте ощутить патологическое состояние, которое так долго изучала. Я понимала, что умираю, и все равно восхищалась своему угасанию с научной точки зрения.
