Книга В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту, страница 59. Автор книги Рана Авдиш

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «В шоке. Мое путешествие от врача к умирающему пациенту»

Cтраница 59

Подобно любой слабости, однако, они могут быть превращены и в источник силы. Если их распознать, изучить и осмелиться с ними сразиться, то эти призраки могут обрести плоть. Они могут материализоваться и даже стать нашими союзниками.

Запутанные клинические случаи, тяжелые утраты могут стать двигателем для новых исследований и открытий. Вместо того, чтобы внушать страх, душераздирающие истории способны преображать жизни, придавать им смысл. Если же их игнорировать, как нас тому учат, то они становятся звуконепроницаемой преградой.

В палате для наблюдения ко мне пришла санитарка, чтобы измерить давление, которое почти не регистрировалось. Она пожала плечами и пошла взять другой манометр, полагая, что проблема в самом приборе. Когда она вышла, меня начало ужасно трясти от озноба – это было физическое проявление захватившей мой организм инфекции. У меня колотилось сердце, а ладони и ступни окоченели от холода.

Когда следующий манометр также не смог обнаружить у меня давления, я попросила позвать врача.

Он зашел в палату, и я принялась ему объяснять сквозь стучащие зубы: «Мне холодно, у меня озноб, мое давление не обнаруживается, и мне кажется, что меня следует перевести в интенсивную терапию». Я была уверена, что ситуация в любой момент может перерасти в критическую, и чтобы не тратить попусту время, я не стала вдаваться в подробности. Мне казалось, что ему было достаточно услышать это, чтобы со мной согласиться.

Он посмотрел на меня и улыбнулся: «Наверное, вы просто переживаете. Болеть тяжело, особенно когда ты молодая женщина».

До меня дошло, что он так среагировал на слезы, которые без моего ведома стекали у меня по лицу. Он видел плачущую в кровати девушку, которая жаловалась на озноб и, возможно, переживала по поводу качества здешнего оборудования. Мое убеждение в том, что меня следует перевести в интенсивную терапию, он воспринял как просьбу положить меня туда, где я бы чувствовала себя в большей безопасности. Хотя он и был прав по поводу моего запредельного страха, моя тревога вовсе не носила общий характер: я была в полном ужасе как раз из-за того, что в точности понимала, что меня ждет дальше. Как бы ни было полезно распознавать чувства своего пациента, приписывать физические проявления болезни этим самым чувствам уже далеко не так полезно. Списывая мои симптомы на проявление моей тревоги, он самым неудачным образом проявлял свою эмпатию. Неправильно обозначив мои эмоции, он тем самым пренебрег моей собственной оценкой происходящего и лишил возможности как-то на ситуацию повлиять.

Сепсис славится тем, что его очень сложно своевременно распознать. Были разработаны разнообразные алгоритмы с целью решения этой проблемы. Наша больница была одним из лидеров в разработке новых способов раннего лечения сепсиса и снижения показателя смертности от него. Вместе с тем в отдельных случаях, касающихся одного-единственного пациента, мы по-прежнему могли оставаться слепыми. Его пренебрежение к моим словам зажгло во мне злость, на которую у меня попросту не было сил. Я попыталась вслух объяснить, что сочетание таких симптомов, как учащенный пульс, озноб и боли в животе должны натолкнуть его на мысли о другом возможном диагнозе, помимо проявлений тревоги. Даже если речь шла о женщине. Уже через час я оказалась более больной, чем он только мог себе представить, оказавшись не в состоянии распознать скрытую природу моего септического шока.

Канадский врач Уильям Ослер сказал: «Прислушивайтесь к своему пациенту – он говорит вам свой диагноз». Это практически всегда так, пациент практически всегда сам говорит свой диагноз, однако прислушиваться к нему гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд.

Пациент может рассказывать свою историю весьма окольными путями, либо его рассказ может быть наполнен кажущимися нам лишними, совершенно ненужными подробностями. Мы все время торопимся, и нам хочется, чтобы наши пациенты говорили нам только то, что нам нужно знать, хотя и понимаем, что ни один из них на это не способен: они могут сообщать только то, что знают. Как результат, мы слушаем их недостаточно внимательно, через пелену призраков прошлого и соревнующихся между собой приоритетов.

Когда я все-таки попала в интенсивную терапию, в меня вставили огромные трубки капельниц, чтобы одновременно вводить антибиотики, физраствор и другие препараты сосудосуживающего действия с целью создания некого подобия артериального давления. Меня и дальше сильно трясло от озноба, зубы с силой стучали друг о друга, и у меня не было никаких сомнений в том, что они в итоге рассыплются.

«Тебе холодно?» – спрашивал Рэнди, зная, как я ненавижу холод.

«Это все инфекция», – отвечала я, осознавая, насколько, судя по моей дрожи, все было серьезно.

На следующее утро меня направили на извлечение стентов. Для этой операции меня требовалось подключить к аппарату искусственной вентиляции легких и погрузить в общий наркоз, чтобы через пищевод пропустить миниатюрную видеокамеру. Для этого мне требовалось пролежать лицом вниз от одного до трех часов, в зависимости от того, насколько легко пройдет операция и не возникнет ли каких-то осложнений. Когда меня начали готовить к операции, я встретился с анестезиологом – это был мужчина средних лет с тихим голосом, у которого на шее болталась хирургическая маска. Он узнал меня, так как присутствовал на лекции, которую я читала для их отделения.

«Ох, как жаль вас здесь видеть, – сказал он. Затем он повернулся к медсестре, которая должна была помогать ему на протяжении всей операции. – А ты была на лекции, которую доктор Авдиш читала на прошлой неделе?» – спросил он. Его коллега отрицательно покачала головой.

«Ох, она стала ужасным напоминанием о том, как иногда – особенно в нашей области – мы говорим рядом с пациентами всякое, думая, будто они нас не слышат». Казалось, он и правда понимал важность той лекции, которую я читала. Я выводила на экране проектора фразы, которые мне доводилось слышать в операционной, когда все думали, что я их не запомню, вроде: «Мы ее теряем. Она долго не протянет».

«Спасибо», – сказала я, начиная испытывать неудобство. «Неужели так теперь будет всегда? – подумала я. – Неужели каждый раз, когда мне понадобится медицинская помощь, мне будут напоминать о всех моих лекциях по поводу того, чего делать не стоит?» Я начала уже сомневаться в своем подходе по изменению культуры больницы, в которой я по-прежнему была не только пациентом, но и врачом.

«Нет, спасибо вам. Вы делаете очень важную работу, – улыбнулся он и принялся изучать мою медкарту. – Итак, тут сказано, что от анестезии вас иногда тошнит. Вы уже не раз проходили эти процедуры; какие лекарства лучше всего вам подходят?»

«Ой, я не знаю, какую именно комбинацию они использовали в последний раз, однако все прошло хорошо, – сказала я. – Я точно знаю, что мне дали немного стероидов, чтобы помочь справиться с тошнотой, но больше я ничего не помню».

«Хорошо, мы сделаем тогда то же самое и на этот раз! Я не хочу, чтобы вы переживали, все будет в порядке!» – заверил он меня.

Я очнулась после анестезии – мне снилось, как я тону. Вода была тяжелой, чуть ли не свинцовой, и я ничего сквозь нее не видела, хотя мои глаза и были открыты. Меня окружало мутное, не пропускающее солнечного цвета море цвета берлинской лазури. Рисуя, я никогда не изображала воду из собственных снов прозрачной. Уверена, что другие считали, будто я, будучи в этом деле новичком, лучше просто нарисовать не в состоянии. Темную воду на моих рисунках гораздо проще было объяснить отсутствием у меня мастерства, хотя на самом деле это были мои воспоминания в своем первозданном виде, перенесенные на холст. Даже когда я очнулся, дышать оказалось невыносимо тяжело, словно мои воздушные пути и легкие вобрали в себя ту самую свинцовую воду из моих кошмаров.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация