Поворачиваясь так, чтобы смотреть с нашими пациентами в одну сторону, мы не только подтверждаем свое участие в происходящем, направляем наших пациентов и лечим их болезни, но также и приносим в каждый отдельно взятый момент больше сострадания, сострадания, которое в итоге достается и нам самим.
Веря в то, что его любви может быть достаточно, что мне необходимо его присутствие у моей кровати, Рэнди тем самым показал мне, каким все может быть.
В ту ночь мне не снилось, как я тону. Вместо этого мне снилось, как я иду по натянутому между двумя утесами канату, между которыми плещется мутная, цвета берлинской глазури, морская вода.
12
Разбитые сосуды
Я переживала, что после всего того, через что нам пришлось пройти, мы могли начать чересчур опекать нашего сына, не позволяя ему сталкиваться с теми трудностями, что закаляют характер, делают его твердым. Я не знала, как этого избежать, так что решила по крайней мере сформулировать словами, каким бы я хотела, чтобы он стал.
Мы были решительно настроены вырастить доброго, отважного, самостоятельного ребенка, который бы ценил искусство, который брал бы на себя риски, не боясь неудачи, который бы знал цену упорству. Исходя из этого мы действовали. Если мы хотели, чтобы это стало так, то должны были создать такие условия, чтобы он развивался в этом направлении. Нам следовало жить так, как если бы он уже был таким. Отсюда следовало, что он должен был с ранних лет знать, что может доверять своим собственным суждениям. Чтобы он гарантированно себе доверял, нам нужно было демонстрировать ему, что мы ему доверяем и позволяем идти на обдуманный риск. Мы должны были позволять ему терпеть незначительные неудачи, вознаграждая его попытки, а не фактический результат. Чтобы если он спросит в четыре года: «Можно ли мне на речку?» – я уже была готова ответить: «Конечно, я тебе доверяю», даже если первым делом представлю, как он тонет на мелководье. И мы делали вид, что не наблюдаем, как он, вдохновленный нашим доверием, идет надевать более подходящую для скользких камней обувь. Прежде чем побежать, он оценивал расстояние до дома, чтобы прикинуть, видим мы его или нет.
Он принимал верные решения. Либо же принимал незначительные неправильные решения и потом глубоко ценил усвоенный урок. Он собирал разные предметы, всякий хлам, который только и может представлять ценность для ребенка. Он мог взять с собой маленький, особенный камешек, которым дорожил, когда шел играться в листве, хотя мы и понимали, что уследить за ним будет непросто. Как и следовало ожидать, он терял этот дорогой ему предмет в куче листьев, переживал по этому поводу, при этом отчетливо понимания, что сам принял решение взять на себя этот риск. Мы не ограждали его от боли: как бы сильно нам ни хотелось не допустить, чтобы он ушибся, мы сдерживали себя. Мы поощряли неудачи. Когда мы вместе занимались йогой, я хвалила его, если он падал. «Это было здорово! Ты взял на себя столь большой риск, что в итоге упал. Я никогда не горжусь тобой так, как когда ты падаешь».
Мне хотелось привить ему необузданное любопытство ко всему, а в первую очередь – к миру вокруг, так что, пока я готовила ужин, он рисовал, делал поделки или проводил научные эксперименты. Вооружившись пищевой содой и уксусом, он надувал воздушные шары углекислым газом, пока те не лопались.
Возвращаясь домой, муж натыкался на горы талька, использовавшегося для эксперимента с извержением вулкана, либо же разрисованный пальцами кухонный стол, а я лишь улыбалась и говорила: «Тот бардак, что ты видишь, – это цена, которую необходимо заплатить за ужин и за любопытство». Он кивал в ответ и говорил: «Ну, тогда ладно», и закатывал рукава, чтобы навести порядок.
Я хотела, чтобы сын научился ценить упорство, и учила его различным фокусам для освоения которых необходимо было тренироваться часы напролет. В этом было нечто, что я была не в состоянии сделать за него: нужно было научиться воспроизводить иллюзии убедительно, без помощи взрослых. Вознаграждение в виде искреннего восхищения и аплодисментов по-настоящему изумленного взрослого так пришлось ему по душе, что он трудился с особенным рвением.
Поэтому, пожалуй, было неудивительно, что наш любопытный, отважный и смелый сын летом, когда ему было пять лет, сломал руку. Он прыгнул с самой высокой горки на игровой площадке, приземлившись прямиком на левое предплечье. Так как упал он на мягкую землю, то удара почти не было слышно. Он немного поплакал, после чего вытер слезы и перестал обращать на это внимание. Упав, он сломал локоть левой руки. Он так незначительно отреагировал, что следующие несколько дней я даже и предположить не могла, что рука может быть сломана. Я была уверена, что это просто ушиб, и никаких действий не предпринимала. Хотя он и старался ее лишний раз не поворачивать и морщился, когда случайно ее касался, он все равно пошел в субботу на свои занятия по плаванию и по карате. На следующей неделе во время планового приема у педиатра я как бы между прочим упомянула про его падение.
«На прошлой неделе он упал и довольно сильно ударился на детской площадке, два дня жаловался, но никаких поводов для беспокойства не подавал. А еще у него высыпания, когда он съедает слишком много красного красителя», – сказала я, вспомнив, как совсем недавно стала свидетелем последствий злоупотребления клубничного «Несквика».
Он не сводил с меня взгляда, вращая левым локтем Уолта, отчего тот морщился, и мрачно кивая головой. «Дело серьезное», – заключил он, взглянув на меня искоса, будто упрекал: «Как вы могли этого не заметить?» Он посмотрел на часы и поспешил отвести в рентгенологию, чтобы успеть сделать снимок до закрытия отделения.
Я была совершенно слепа относительно серьезности его травмы. Почему?
Я просто не могла быть объективной, когда это касалось его. Мне хотелось, чтобы с ним было все в порядке, так что видела все сквозь призму собственных ожиданий. Плакал он недолго. Дети плачут гораздо сильнее и безудержно, когда ломают руки, это я знала наверняка. На следующий день ему было лучше, а уже на второй день он почти про это не говорил. С переломами, вроде как, обычно все происходит иначе. Разве ему не должно было быть больнее и разве боль не должна была длиться дольше? Я предпочитала уделять внимание информации, которая согласовывалась с моим убеждением, игнорируя при этом ту информацию, что ставила под сомнение. Это был классический пример человеческой склонности к подтверждению своей точки зрения (так называемый confrmationbias). Я не хотела, чтобы с ним было что-то не так, и это мое желание напрямую отразилось на моем восприятии ситуации. У меня изначально были определенные ожидания, которые не позволили мне провести объективное наблюдение и признать правду такой, какой она была на самом деле. Я могла видеть ее лишь такой, какой хотела увидеть.
Когда я посмотрела на рентгеновский снимок, мне стало стыдно. Я не позволяла себе осознать реальность его боли.
Врач принес временный гипсовый материал и повязку. Он намочил гипс, который должен был затвердеть и зафиксировать сломанную кость, а затем обернул его гибкой шиной. Гипс должен был оставаться на месте, пока он не придет на прием к хирургу-ортопеду. Пока Уолт терпеливо держал свою руку на месте, я объяснила ему, что врач нашел у него в кости перелом.
