•••
Для ее отца этот момент тоже стал переломным. На протяжении первого года работы в Германии на посту посла Додд снова и снова поражался странному равнодушию страны к зверствам нацистов. И простые люди, и умеренные правительственные чиновники с готовностью мирились с каждым новым репрессивным постановлением, с каждым новым актом насилия. Никто не протестовал. Казалось, посол очутился в сказочном дремучем лесу, где все представления о добре и зле перевернуты с ног на голову. Своему другу Роперу он писал: «Я и вообразить не мог, что взрыв ненависти к евреям возможен в условиях, когда от угасания торговли так или иначе страдали все. Трудно себе представить, что в наше время какое-либо государство может допустить террористические акты, которые имели место 30 июня»
[872].
Додд продолжал надеяться, что эти убийства доведут возмущение немецкого народа до такой степени, что режим падет. Но шли дни, а он по-прежнему не видел никаких свидетельств негодования. Даже военные ничего не предпринимали, несмотря на убийство двух армейских генералов. Президент Гинденбург послал Гитлеру одобрительную телеграмму: «Из поступающих мне докладов я узнал, что вы, благодаря решительным действиям и отважному личному вмешательству, задушили измену в зародыше. Вы спасли народ Германии от серьезной опасности. Выражаю вам глубочайшую признательность и самую искреннюю благодарность»
[873]. В другой телеграмме Гинденбург благодарил Геринга за проведенную им «энергичную и успешную операцию, позволившую раздавить государственную измену»
[874].
Кроме того, Додд узнал, что распоряжение о более чем 75 казнях Геринг отдал лично. Посол обрадовался, когда Геринг (как до него Рём) в официальном письме выразил сожаление, что не сможет присутствовать на званом ужине, который Додды намечали на вечер пятницы, 6 июля. Додд писал: «Он не явился, и это было для меня большим облегчением. Не знаю, что бы я сделал, если бы он пришел»
[875].
•••
Додд стал дипломатом по чистой случайности, и ему были чужды манера поведения и образ мысли карьерных дипломатов. Поэтому произошедшие события вызывали у него глубокое отвращение. Он был ученый и демократ джефферсоновского толка, он был фермер, обожавший историю и старую Германию, где в молодости учился. И вдруг он столкнулся с узаконенными убийствами чудовищного масштаба. Друзей и знакомых Додда, людей, которые бывали у него дома, с которыми он обедал, ужинал и пил чай, расстреливали. В прошлой жизни Додда не было ничего, что подготовило бы его к такому повороту событий. С новой силой нахлынули сомнения: способен ли он вообще чего-то добиться в качестве посла? А если нет, какой смысл оставаться в Берлине, пока дело его жизни, его «Старый Юг», праздно пылится у него на столе?
Его душа что-то утратила, какую-то жизненно необходимую, последнюю частицу надежды; 8 июля, через неделю после начала чистки и незадолго до первой годовщины прибытия в Берлин в качестве посла, он писал в дневнике: «Моя задача здесь – работать на благо мирного сосуществования и улучшения отношений между Германией и США. Я не вижу, чтó в этом плане можно сделать, пока страной управляют Гитлер, Геринг и Геббельс. Мне никогда не доводилось ни слышать, ни читать о более неподходящих для высоких постов людях. Не пора ли мне подать в отставку?»
[876]
Он дал себе клятву никогда не принимать Гитлера, Геринга и Геббельса ни в посольстве, ни у себя дома. Более того, твердо решил «больше никогда не присутствовать на выступлениях Гитлера и не добиваться встречи с ним (за исключением случаев, когда этого потребуют интересы государства)»
[877]. «Глядя на этого человека, я испытываю ужас», – писал Додд.
Глава 52
Лошадиное счастье
Однако Додду (видимо, как и почти всем берлинцам) хотелось услышать, чтó Гитлер сочтет нужным сказать о чистке. Правительство объявило, что вечером в пятницу, 13 июля, канцлер выступит с обращением к депутатам рейхстага во временном зале заседаний, расположенном неподалеку от привычного места работы парламентариев – в здании «Кролль-оперы». Додд решил не ходить туда и просто прослушать обращение по радио. Послу была отвратительна сама мысль о том, чтобы лично присутствовать на выступлении Гитлера, слушать, как он оправдывает массовые убийства, и видеть сотни подхалимов, то и дело вскидывающих руки в нацистском салюте.
В пятницу днем Додд встретился в Тиргартене с французским послом Франсуа-Понсе; они уже встречались там раньше, когда не хотели, чтобы их разговор подслушали. Додду хотелось узнать, намерен ли Франсуа-Понсе присутствовать на мероприятии, но он опасался, что, если явится во французское посольство, гестаповские наблюдатели заметят это и заподозрят француза в попытке сговориться с представителями великих держав и убедить их бойкотировать выступление Гитлера (кстати, Франсуа-Понсе именно этим и занимался). Кроме того, на той же неделе, несколько раньше, Додд посетил сэра Эрика Фиппса в британском посольстве и узнал, что британец тоже не планирует идти в «Кролль-оперу». Два визита в посольства влиятельных держав за столь короткое время наверняка привлекли бы нежелательное внимание.
День стоял прохладный и солнечный, в парке было много гуляющих. В основном гуляли пешком, но некоторые совершали моцион верхом, медленно проезжая тенистые участки. Время от времени слышался смех и собачий лай, проплывали призрачные клубы сигарного дыма, медленно тающие в неподвижном воздухе. Послы бродили по аллеям около часа.
Когда они уже собирались попрощаться, Франсуа-Понсе вдруг объявил:
– Я не пойду слушать это обращение
[878].
Затем он высказал предположение, которого Додд не ожидал услышать от цивилизованного дипломата, служившего в одной из великих европейских столиц.
– Не удивлюсь, если меня застрелят на улицах Берлина, – сказал французский посол. – Это может случиться в любой момент. Поэтому моя жена остается в Париже. Немцы люто ненавидят нас. А их руководители – безумцы!
В восемь вечера в доме 27А по Тиргартенштрассе, в библиотеке, Додд включил радио и стал слушать, как Гитлер с трибуны выступает перед рейхстагом. Около десяти депутатов отсутствовали: они были убиты в ходе чистки.
