К лету 1937 г. Додд уже жаловался на практически непрекращающиеся головные боли и расстройства пищеварения, из-за которых ему однажды пришлось воздерживаться от приема пищи на протяжении 30 часов.
Возможно, причиной проблем со здоровьем было нечто более серьезное, чем напряжение, связанное со службой, однако последнее, несомненно, тоже сыграло свою роль. Джордж Мессерсмит, который к тому времени вернулся из Вены в Вашингтон, где занял должность помощника госсекретаря, в своих неопубликованных мемуарах писал, что, по его мнению, в мозгу Додда происходили какие-то органические изменения, ведущие к ослаблению умственных способностей. Письма Додда становились путаными, а почерк настолько неразборчивым, что другие сотрудники ведомства передавали их Мессерсмиту для «расшифровки». При этом Додд все чаще писал от руки, так как все меньше доверял стенографисткам. «Было очевидно: с Доддом что-то не так, – писал Мессерсмит. – Он страдал какой-то формой ментальной деменции»
[928].
Причиной этого, полагал Мессерсмит, стала неспособность Додда приспособиться к гитлеровскому режиму. Насилие, патологически упорное стремление к войне, безжалостное обращение с евреями – все это вызвало у посла «сильнейшую депрессию», писал Мессерсмит. Похоже, Додд никак не мог смириться с тем, что все это возможно в той самой Германии, которую он когда-то, будучи молодым лейпцигским студентом, так хорошо знал и любил.
Мессерсмит писал: «Полагаю, его повергали в ужас и события, происходившие в Германии, и угроза, которую эта страна представляла для всего мира, и в результате он утратил способность рационально мыслить и выносить взвешенные суждения»
[929].
•••
Проведя неделю на своей ферме, Додд почувствовал себя значительно лучше. Он отправился в Вашингтон, где 11 апреля, в среду, встретился с Рузвельтом. Беседа продолжалась около часа. Президент дал понять: он предпочел бы, чтобы Додд остался в Берлине еще на несколько месяцев. Он призывал Додда прочесть как можно больше лекций во время отпуска и «рассказать правду о происходящем»
[930]. Услышав эти пожелания, посол убедился, что не утратил доверия президента.
Но пока Додд был в Америке, члены «очень престижного клуба» задумали унизить его в особо изощренной форме. Одному из сотрудников посольства США в Германии, служившему там меньше других, – chargé d’affaires, временному поверенному в делах США в Германии Прентиссу Гилберту, замещавшему Додда в его отсутствие, Госдепартамент рекомендовал присутствовать на предстоящем съезде нацистской партии, который должен был состояться в Нюрнберге. Гилберт выполнил рекомендацию. Он приехал в Нюрнберг на спецпоезде для дипломатов, в честь которого в день прибытия 17 военных самолетов выстроились в небе в виде свастики.
Узнав об этом, Додд понял, что это происки заместителя госсекретаря Самнера Уэллеса. «Я давно вижу, что Уэллес противостоит и мне лично, и моим рекомендациям», – писал Додд в дневнике
[931]. Один из немногих союзников Додда в Госдепартаменте, помощник госсекретаря Уолтон Мур, разделявший неприязнь посла к Уэллесу, подтвердил его опасения: «Ничуть не сомневаюсь, что вы правы, указывая на источник влияния, который во многом определяет действия Госдепартамента начиная с прошедшего мая»
[932].
Додд разозлился. Он полагал, что игнорирование нацистских сборищ – один из немногих доступных ему способов выразить свою позицию (и позицию США в целом) и открыто продемонстрировать отношение к гитлеровскому режиму. Он направил госсекретарю Халлу резкий и, как ему представлялось, конфиденциальный протест. К несказанному ужасу Додда, даже это письмо просочилось в прессу. Утром 4 сентября 1937 г. он увидел, что в The New York Herald Tribune опубликована статья, автор которой цитировал целый абзац из его послания, а также фрагмент последовавшей за ним телеграммы.
Письмо Додда возмутило гитлеровское правительство. Ганс-Генрих Дикхофф, новый посол Германии в США, заявил госсекретарю Халлу: он не требует официального отзыва Додда, но «хотел бы ясно дать понять, что правительство Германии не считает его persona grata»
[933].
•••
19 октября 1937 г. Додд во второй раз встретился с Рузвельтом, на этот раз у президента дома, в Гайд-Парке
[934], – «чудесном месте», как писал посол
[935]. На встрече присутствовал сын Додда Билл. «Президент выразил тревогу в связи с международной обстановкой», – написал Додд в дневнике. Обсуждали китайско-японский конфликт, разгоревшийся в то время
[936], а также перспективы большой мирной конференции, которая вскоре должна была открыться в Брюсселе (ее целью было прекращение этого противостояния). «Его особенно беспокоило одно, – писал Додд. – Смогут ли Соединенные Штаты, Англия, Франция и Россия плодотворно сотрудничать?»
Затем речь зашла о Берлине. Додд попросил Рузвельта оставить его на посту посла хотя бы до 1 марта 1938 г., «отчасти потому, что я не хотел бы, чтобы немецкие экстремисты думали, будто их жалобы ‹…› возымели действие». У него сложилось впечатление, что Рузвельт согласился.
Додд настаивал, чтобы президент выбрал в качестве его преемника на посту посла США в Германии еще одного профессора истории – Джеймса Шотуэлла из Колумбийского университета. Складывалось впечатление, что глава государства готов рассмотреть эту кандидатуру. В конце делового разговора Рузвельт предложил Додду и Биллу остаться на ланч. За столом к ним присоединились мать Рузвельта и другие члены семейства Делано. Позже Додд назвал это «приятной неожиданностью».
Когда он уже собирался уходить, Рузвельт сказал: «Пишите мне лично о том, что творится в Европе. Я прекрасно разбираю ваш почерк».
Додд писал в дневнике: «Я обещал посылать ему такого рода конфиденциальные послания, но как сделать так, чтобы они приходили к нему не будучи прочитанными шпионами?»
Вскоре Додд отплыл в Берлин. В день прибытия, 29 октября, в пятницу, он сделал в дневнике короткую емкую запись: «Снова в Берлине. Но что я могу?»
[937]
Он не знал, что на самом деле Рузвельт под давлением Госдепартамента и министерства иностранных дел Германии решил, что Додд должен отбыть из Берлина до конца года. Посол буквально оторопел, когда утром 23 ноября 1937 г. получил от Халла короткую резкую телеграмму с пометкой «Строго конфиденциально», в которой стояло: «Президент очень сожалеет о неудобствах, которые вам может доставить его решение, однако желает, чтобы я попросил вас подготовиться к отбытию из Берлина, если возможно до 15 декабря, но в любом случае не позднее Рождества, в силу тех осложнений, о которых вы уже осведомлены и которые грозят стать более серьезными»
[938].
