Разговоры велись интересные, умные, смелые. Порой даже слишком смелые – во всяком случае, по мнению супруги фон Заломона. (На ее восприятие отчасти влиял тот факт, что она была еврейкой. Даму ужасало, с какой непринужденностью гости в ее присутствии называют Гиммлера и Гитлера «полными идиотами», не зная, кто она и на чьей стороне ее политические симпатии. Один раз она заметила, что кто-то из гостей передал другому желтый конверт, после чего подмигнул, точно дядюшка, тайком сующий племяннику запретные сладости. «А я сидела посреди всего этого на диване, – вспоминала супруга писателя, – и у меня перехватывало дыхание»
[449].)
А Марта приходила от всего этого в восторг и испытывала нечто вроде удовлетворения, несмотря на антинацистские настроения членов кружка. Сама она убежденно защищала нацистскую революцию как лучший выход из хаоса, охватившего Германию после Великой войны. Участие в беседах укрепляло ее уверенность в том, что она – настоящая писательница и интеллектуалка. Она больше не ограничивалась посиделками с корреспондентами за столиком для постоянных клиентов в «Таверне» и проводила много времени в знаменитых старинных кафе Берлина, пока еще не пострадавших от гляйхшальтунга, – в «Йости» на Потсдамерплац и «Романском кафе» на Курфюрстендамм. В последнем за столиками могли разместиться до 1000 человек, а его прошлое было овеяно легендами. Кафе часто посещали такие люди, как Эрих Мария Ремарк, Йозеф Рот и Билли Уайлдер
[450] (впрочем, к 1933 г. все они уже были изгнаны из Берлина). Марта часто выходила куда-нибудь поужинать, проводила время в ночных клубах – в «Циро» или на крыше «Эдема». В бумагах Додда нет никаких упоминаний об этом, но, учитывая бережливость посла, он наверняка с тревогой замечал, что образ жизни Марты становится серьезной угрозой для семейного бюджета.
Дочь посла надеялась занять место в культурном ландшафте Берлина самостоятельно, а не благодаря дружбе с Харнаками. Ей хотелось, чтобы это место было заметным. Как-то раз она привела фон Заломона на один из чинных посольских приемов, явно надеясь произвести фурор. Ей это удалось. В письме Уайлдеру она с восторгом описывала реакцию присутствовавших на появление писателя: «Они испытали шок (некоторые из наших чопорных гостей тихо ахали и что-то шептали, прикрыв рот ладонью) ‹…› Эрнст фон Заломон! Соучастник убийства Ратенау…»
[451]
Марта жаждала внимания – и добивалась его. Фон Заломон описывал гостей одного из приемов в посольстве США (возможно, того самого, о котором она писала) как «jeunesse dorée
[452] столицы, образованных молодых людей с безупречными манерами ‹…› Они мило улыбаются или весело смеются, слушая остроумные замечания Марты Додд»
[453].
Марта осмелела. Она поняла: пора самой устраивать вечера.
•••
Между тем Дильс, по-прежнему проживавший за границей и неплохо проводивший время в роскошном карлсбадском отеле, начал осторожно выяснять, каковы настроения в Берлине и насколько опасно туда возвращаться, а если опасно, то сможет ли он вернуться туда когда-нибудь.
Глава 18
Дружеское предупреждение
Уверенность Марты в своем успехе в свете неуклонно росла, и она решила организовать собственный дневной салон, взяв за образец чаепития и вечера, которые устраивала ее подруга Милдред Харнак. Кроме того, она начала готовиться к торжествам по случаю дня своего рождения. Но оба эти начинания во многих отношениях кончились совсем не так, как она надеялась.
Приглашая посетителей салона, Марта использовала и свои связи, и связи Милдред. Она собрала несколько десятков поэтов, прозаиков и издателей, якобы для того, чтобы познакомить их с одним приехавшим в Берлин американским издателем. Марта надеялась на «остроумные беседы, живой обмен мнениями или хотя бы разговоры более возвышенные, чем те, которые велись в кругу дипломатов»
[454]. Однако приглашенные привели с собой незваного гостя.
Марта надеялась стать душой веселой и интересной компании, но собравшиеся разбились на несколько кучек. Один поэт в окружении несколько гостей устроился в библиотеке. Некоторые сгруппировались вокруг почетного гостя, «с подобострастным интересом расспрашивая о происходящем в Америке». Особенно неловко чувствовали себя евреи. Беседа то и дело прерывалась, повисали долгие паузы, во время которых гости налегали на спиртное и угощение. «Они разбрелись по гостиной, много пили и опустошали блюда с закусками, – писала Марта. – Вероятно, одни были бедны и голодны, а другие пытались заглушить тревогу».
В целом, заключала Марта, «день прошел скучно и при этом напряженно». Незваным гостем в салон проник страх. Он витал среди собравшихся точно призрак. Компания, писала дочь посла, представляла собой «толпу разочарованных людей, недовольных ‹…› тем, что им было неловко и скучно, исполненных обреченной смелости либо печальной трусливой ненависти, и я поклялась больше никогда не приглашать их»
[455].
Марта решила, что лучше будет помогать Харнакам на их суаре и чаепитиях. У этой четы действительно был талант собирать у себя верных и интересных друзей и объединять их. Мысль о том, что наступит день, когда Харнаки поплатятся за это жизнью, в то время показалась бы Марте совершенно нелепой.
•••
Список приглашенных на день рождения Марты, который она решила отметить 8 октября, день в день, включал одного принца, одну принцессу и нескольких ее друзей-корреспондентов
[456]. Она также решила пригласить офицеров СА и СС, «молодых, вечно щелкающих каблуками, любезных почти до смешного»
[457]. Не совсем ясно, присутствовал ли на торжествах Борис Виноградов, хотя к тому времени Марта виделась с ним «регулярно», как она писала. Вполне возможно, она не стала его приглашать, поскольку США тогда еще официально не признали Советский Союз.
