Внимание Додда привлекла еще одна новая законодательная инициатива – проект закона, «позволяющего умерщвлять неизлечимо больных», как посол выразился в служебной записке, отправленной в Госдепартамент 26 октября 1933 г.
[500] Согласно законопроекту, страдающие тяжелыми заболеваниями могли потребовать эвтаназии, но, если они были не в состоянии потребовать ее сами, за них это могли сделать родственники. Эта инициатива «вкупе с уже принятыми законами о стерилизации людей с наследственным кретинизмом и аналогичными дефектами, отвечает стремлению Гитлера “оздоровить” население Германии», – писал Додд. Он подчеркивал: «Нацистская теория учит, что в Третьем рейхе есть место лишь немцам, находящимся в хорошей физической форме, и только им надлежит иметь большую семью».
Между тем, несмотря на протесты Додда, нападения на американцев продолжались, а официальные разбирательства по прошлым инцидентам такого рода продвигались, мягко говоря, вяло. Так, 8 ноября министерство иностранных дел Германии известило Додда, что по делу о нападении на сына Кальтенборна никто не будет арестован, поскольку Кальтенборн-старший «не смог вспомнить ни фамилии, ни номера партийного удостоверения виновного, а кроме того, не удалось обнаружить никаких других улик, которые оказались бы полезны для расследования»
[501].
Возможно, именно из-за растущего ощущения тщетности своих усилий Додд с международных отношений переключился на положение дел в посольстве. Он обнаружил, что часть его личности, приверженная идеалам Джефферсона и ратующая за бережливость, заставляет его сосредоточиться на промахах подчиненных и излишествах, связанных с деятельностью посольства.
Он активизировал кампанию против чрезмерных расходов на телеграммы, против слишком длинных (или вообще ненужных) депеш. По его мнению, все это являлось следствием того, что среди американских дипломатов (и вообще служащих Госдепартамента) было много очень обеспеченных людей. «Богатым сотрудникам нравится устраивать дневные приемы с коктейлями, карточные вечера, а на следующий день валяться в постели до десяти, – писал он госсекретарю Халлу. – Как правило, от этого снижается эффективность аналитической и другой работы ‹…› а кроме того, развивается безразличие к расходам на доклады и телеграммы»
[502]. Он писал, что телеграммы могли бы быть вдвое короче: «Сотрудники посольства давно привыкли писать длинно, и мои усилия в области борьбы с многословием наталкиваются на яростное сопротивление, некоторые даже впадают в ярость, когда я вычеркиваю из телеграмм большие куски текста. Мне придется писать телеграммы самому».
Додд не понимал, что, жалуясь на тягу высокопоставленных сотрудников посольства к роскоши и дорогой одежде, а также на их отношение к службе, он, по сути, обрушивается с нападками на заместителя госсекретаря Филлипса, начальника управления по делам Западной Европы Моффата и многих их коллег, то есть именно на тех людей, которые поддерживали и поощряли так огорчавший посла подход к дипломатической службе за рубежом (подход членов «очень престижного клуба»). Его сетования на непомерные расходы эти люди воспринимали как обидные, нудные и, учитывая высокий пост Додда, совершенно неуместные. Неужели у него нет более серьезных проблем, требующих внимания?
Больше других оскорбился Филлипс. Он даже поручил подразделению Госдепартамента, ответственному за связь, провести специальное исследование и сравнить количество телеграмм, присылаемых из Берлина и посольств в других странах. Начальник подразделения, некто Сэлмон, выяснил, что за рассмотренный период из Берлина получено на три телеграммы меньше, чем из Мехико, и всего на четыре телеграммы больше, чем из крошечного представительства США в Панаме. Сэлмон писал: «С учетом опасной ситуации в Германии, количество телеграмм, полученных из посольства в Берлине с тех пор, как посол Додд занял свой пост, представляется незначительным»
[503].
Отчет Сэлмона Филлипс переслал Додду. В кратком сопроводительном письме (состоящем всего из трех предложений, в которых так и слышалось презрительное фырканье аристократа) он напомнил послу о его недавних жалобах на «чрезмерную телеграфную активность посольства в Берлине»
[504]. Филлипс писал: «Полагая, что это может вас заинтересовать, направляю вам копию данного отчета».
Додд ответил: «Не думайте, что проведенное мистером Сэлмоном сравнение моей работы с работой моего друга мистера Дэниелса в Мехико сколько-нибудь задевает меня. Я дружу с мистером Дэниелсом с 18 лет, и я знаю, что он просто не умеет вычеркивать лишнее из своих отчетов!»
[505]
•••
По мнению Додда, негативным последствием излишеств, которые дипломаты могли позволять себе в прошлом («еще одним любопытным пережитком», как он писал Филлипсу) был, в частности, раздутый штат посольства
[506]. Особенно посла беспокоило количество работающих там евреев. «У нас шесть или восемь представителей “богоизбранного народа”, которые служат на весьма полезных, но слишком заметных должностях», – указывал он. Додд признавал, что некоторые евреи – прекрасные работники, но опасался, что само их присутствие в штате вредит отношениям с гитлеровским правительством, а значит, мешает повседневной деятельности диппредставительства. «Я вовсе не предлагаю перевести куда-то кого-либо из этих людей. Однако их количество слишком велико, и среди них есть сотрудница столь ревностная и при этом изо дня в день находящаяся на виду, – писал Додд, имея в виду Джулию Левин, руководившую приемной посольства, – что я постоянно слышу о ней от представителей полуофициальных кругов». Додд также упоминал бухгалтера посольства – «весьма компетентного», однако тоже «принадлежащего к “богоизбранному народу”, что несколько осложняет его работу со здешними банками».
Как ни странно, Додд питал определенные сомнения и в отношении Джорджа Мессерсмита. «У него важная должность, и человек он очень способный, – писал он госсекретарю Халлу, – но немецкие чиновники в разговоре с одним из наших сотрудников как-то заметили: “Он тоже иудей”. Я не расист, но у нас здесь трудится большое количество таких людей, что негативно сказывается на эффективности дипломатической службы и увеличивает мою нагрузку»
[507].
