Судя по всему, Додд не знал (во всяком случае, в то время), что Мессерсмит не еврей. Очевидно, посол поверил слухам, которые Путци Ханфштангль начал распускать после того, как Мессерсмит на одном из посольских мероприятий публично сделал ему выговор за то, что немецкий чиновник слишком активно ухаживал за одной гостьей
[508].
Предположение Додда наверняка привело бы в ярость Мессерсмита, которому и без того было нелегко выслушивать вечные рассуждения нацистских чиновников о том, кто еврей, а кто – нет. Так, 27 октября, в пятницу, генконсул устроил званый ланч у себя дома. Он познакомил Додда с несколькими особенно рьяными нацистами, чтобы посол лучше уяснил себе истинную природу их партии. Один нацист, казавшийся вполне здравомыслящим и неглупым, ссылался как на установленный факт на получившую широкое распространение в партийной среде версию о еврейском происхождении и советников президента Рузвельта, и его супруги. На следующий день Мессерсмит написал заместителю госсекретаря Филлипсу: «Похоже, они считают: поскольку евреи занимают у нас официальные посты, а у высокопоставленных американцев есть друзья-евреи, нашей политикой заправляют исключительно евреи, и президент, как и миссис Рузвельт, ведут антигерманскую пропаганду именно под влиянием своих еврейских друзей и советников»
[509]. Мессерсмит сообщал, что вынужден был открыто выразить возмущение: «В ответ я заметил: не следует думать, что из-за антисемитского движения в Германии мыслящие и благонамеренные люди в Соединенных Штатах откажутся от своих связей с евреями. Я заявил, что чувство национального превосходства некоторых здешних партийных деятелей – их главный недостаток, а уверенность в том, что они могут навязывать свои взгляды всему миру, – их главная слабость».
Мессерсмит указал, что такое представление – проявление «чувства собственной исключительности», часть особого мировоззрения, доминировавшего в Германии. «Вам трудно будет поверить, что подобные представления свойственны вполне достойным людям в правительстве Германии, – писал он Филлипсу, – но мне с некоторых пор совершенно ясно, что это именно так. И я воспользовался возможностью, чтобы четко и недвусмысленно дать понять, насколько это представление ошибочно и какой огромный ущерб наносит чувство собственного превосходства».
Учитывая неприязнь Филлипса к евреям, интересно было бы знать, чтó он думал о наблюдениях Мессерсмита. Но исторические документы ничего об этом не говорят.
Зато известно, что многие американцы, в той или иной степени разделявшие антисемитские взгляды, иронически называли советников Франклина Рузвельта «администрацией Розенберга»
[510].
•••
Готовность Додда поверить, что Мессерсмит – еврей, почти не имела отношения к его собственной склонности к антисемитизму. Возможно, эта готовность была следствием более глубоких сомнений, которые он начал питать в отношении генконсула. Посол все чаще задумывался о том, в полной ли мере Мессерсмит играет на его стороне?
Додд никогда не сомневался ни в компетентности Мессерсмита, ни в его смелости – генконсул всегда открыто возмущался, когда в Германии страдали граждане США или ущемлялись интересы Америки. К тому же посол признавал, что у Мессерсмита «много источников информации», которых у Додда не было
[511]. Но в двух письмах, отправленных заместителю госсекретаря Филлипсу с интервалом в два дня, Додд намекал, что Мессерсмит засиделся в Берлине. «Должен добавить, что он прослужил здесь три или четыре года в чрезвычайно интересные, бурные времена, – писал он в одном из этих писем, – и мне кажется, что в нем развилась особая щепетильность, а возможно, даже честолюбие, из-за которых он постоянно испытывает неудовлетворенность и беспокойное желание перемен. Быть может, я выражаюсь слишком резко, но мне кажется, что я прав»
[512].
Однако Додд почти не приводил доказательств своей правоты. Он указывал лишь на один недостаток Мессерсмита: его обыкновение писать пространные депеши по любому поводу – и серьезному, и не стоящему внимания. Додд подчеркивал, что любое послание Мессерсмита «без малейшего ущерба» для смысла можно сократить вдвое и что генконсулу следует более строго подходить к выбору освещаемых проблем: «Если Гитлер оставит шляпу в самолете, Мессерсмит непременно сочтет нужным прислать подробный отчет об этом»
[513].
Впрочем, отчеты генконсула просто были удобной мишенью. Додд критиковал их, изливая недовольство, на источники которого указать было труднее. К середине ноября это недовольство начало перерастать в недоверие. Посол полагал, что Мессерсмит нацелился на пост. Додд считал, что рост количества отчетов, которые писал Мессерсмит, свидетельствует о его амбициях. «Как представляется, – сообщал посол Филлипсу, – он считает, что достоин повышения по службе. Я и сам полагаю, что он его заслуживает, но уверен: самый плодотворный период его службы здесь уже миновал. Как и я, вы наверняка понимаете, что сложившиеся обстоятельства, условия работы, а иногда и разочарования нередко требуют принятия разумных решений и перевода в другое место даже самых способных государственных служащих»
[514]. Он призывал Филлипса обсудить этот вопрос с Уилбуром Карром, руководителем консульской службы, «и выяснить, нельзя ли сделать нечто подобное».
Свое послание Додд завершал так: «Едва ли нужно напоминать вам о том, что я надеюсь: все это останется между нами».
Додд очень надеялся, что Филлипс сохранит конфиденциальность. Он, видимо, не знал, что Филлипс и Мессерсмит регулярно обмениваются посланиями вне потока официальных сообщений. Отвечая Додду в конце ноября, Филлипс по обыкновению сдобрил послание щепоткой иронии. Казалось, он соглашался с Доддом, можно было подумать, что он проявляет сочувствие и хочет успокоить посла. Но в шутливом тоне письма ощущалось некоторое пренебрежение. «Письма и депеши вашего генерального консула, – писал Филлипс, – содержат множество интересных сведений, но они действительно могли бы быть вдвое короче, как вы и указываете. Желаю успехов в борьбе за краткость! Надеюсь, вы станете локомотивом этой столь необходимой реформы»
[515].
•••
29 октября, в воскресенье, около полудня, идя по Тиргартенштрассе в отель «Эспланада», Додд увидел приближающуюся навстречу длинную колонну штурмовиков в знакомых коричневых рубашках
[516]. Прохожие останавливались, вскидывая руку в нацистском приветствии.
