Додд повернул назад и зашел в парк.
Глава 22
Свидетель в сапогах для верховой езды
Сильно похолодало. День становился короче, северные сумерки наступали заметно раньше. Дул ветер, лил дождь, город окутывал туман. По данным метеостанции близ аэропорта Темпельхоф, в ноябре 14 дней из 30 были туманными. В такую погоду библиотека в доме 27А по Тиргартенштрассе выглядела особенно уютно. В отблесках пламени корешки книг и обтянутые шелком стены отливали янтарем. В конце особенно хмурой, дождливой и ветреной недели, 4 ноября, в субботу, Марта отправилась в здание рейхстага. Там, в импровизированном зале суда, должно было состояться заседание по громкому делу о поджоге здания. У Марты был билет, добытый Рудольфом Дильсом.
Здание было оцеплено полицейскими, вооруженными карабинами и шашками. По выражению одного из наблюдателей, стражей порядка была «пропасть». Входивших в здание останавливали для проверки документов. Иностранные корреспонденты (82 человека) заполнили галерею для прессы, расположенную в задней части зала. Пятеро судей под председательством Вильгельма Бюнгера были облачены в алые мантии. В зале там и сям можно было заметить мужчин в черной форме СС и коричневой форме СА. Присутствовали и рядовые граждане, и правительственные чиновники и дипломаты. Марта с удивлением узнала, что билет дает ей право сидеть не просто в партере, а в первых рядах, среди самых важных особ. «Я вошла в зал, и у меня перехватило дыхание и заколотилось сердце, потому что меня усадили слишком близко к первому ряду», – вспоминала она
[517].
В тот день слушания должны были начаться в четверть десятого утра, но главный свидетель, Герман Геринг, опаздывал. Атмосфера в зале была очень напряженной, вероятно впервые после того, как в сентябре начали заслушивать показания свидетелей. Предполагалось, что процесс будет коротким и позволит нацистам продемонстрировать всему миру зло, которое несет в себе коммунизм, и опровергнуть широко распространенное мнение, что пожар устроили они сами. Однако, несмотря на то что председатель суда явно поддерживал обвинение, все происходило как в настоящем суде. Обе стороны представили множество свидетельств в свою пользу. Правительство надеялось доказать, что участвовали в поджоге все пятеро обвиняемых, несмотря на признание Маринуса ван дер Люббе, что он действовал в одиночку. Прокуроры привлекали бесчисленных экспертов, стремясь доказать, что от пожара пострадала бóльшая часть здания (огонь вспыхнул одновременно в нескольких помещениях) и поэтому поджог не мог быть делом рук одного человека. Тем не менее (по мнению Фрица Тобиаса, автора фундаментального труда об этом пожаре и его последствиях) процесс, обещавший быть чрезвычайно увлекательным и разоблачительным, оказался «скучным до зевоты»
[518].
Теперь скучно не было.
В любой момент мог появиться Геринг. Он славился своей несдержанностью и обыкновением без обиняков высказывать свое мнение, а также пристрастием к броской одежде. Этот человек всегда стремился быть в центре внимания, и предполагалось, что он оживит процесс. В зале слышался характерный шорох: собравшиеся, одетые в фланелевые костюмы и мохер, то и дело оборачивались к входу.
Прошло полчаса, а Геринга все не было. Не было видно и Дильса.
Чтобы чем-то себя занять, Марта принялась разглядывать обвиняемых. В их числе был коммунист Эрнст Торглер, который до назначения Гитлера канцлером был депутатом рейхстага. Он был бледен и выглядел усталым. Рядом с ним сидели трое болгарских коммунистов – Георгий Димитров, Симон Попов
[519] и Васил Танев. Они показались Марте «жилистыми, крепкими, спокойными» людьми
[520]. Главный обвиняемый, ван дер Люббе, по мнению Марты, был «одним из самых страшных созданий в обличье человека», каких она «когда-либо видела; огромного роста, неуклюжий, с полузвериным лицом и телом, он был настолько уродлив, что на него трудно было смотреть».
Прошел час. Напряженность в зале нарастала. Собравшиеся устали от ожидания.
Наконец за спиной Марты послышался громкий шум – застучали сапоги, зазвучали команды. В окружении выстроившихся клином людей в форме вошли Геринг и Дильс. Сорокалетний Геринг, весивший не менее 110 кг, уверенной поступью прошествовал по залу. Он был в коричневой охотничьей куртке, бриджах и сияющих коричневых сапогах для верховой езды. Все это не могло скрыть ни его внушительных габаритов, ни его «поразительного сходства со слоновьей задницей», как выразился один американский дипломат
[521]. Дильс, в элегантном темном костюме, был похож на тень своего шефа, но более изящную.
«Все вскочили, как от удара током, – писал один швейцарский корреспондент, присутствовавший на слушаниях, – и все немцы, в том числе судьи, вскинули руку в гитлеровском салюте»
[522].
Дильс и Геринг встали рядом в партере, совсем близко от Марты. Они негромко переговаривались.
Председательствующий пригласил Геринга выступить. Тот вышел вперед. Он выглядел напыщенным и высокомерным, вспоминала Марта, но в то же время в нем ощущалась скрытая неуверенность.
Геринг пустился в заранее подготовленные разглагольствования, растянувшиеся почти на три часа. Говорил он сурово, грубым голосом. То и дело переходя на крик, он яростно обрушивался на коммунизм, обвиняемых и акт поджога – диверсию против Германии. В зале кричали «Браво!» и громко аплодировали.
«Одной рукой он бешено жестикулировал, – писал Ганс Гизевиус в своих мемуарах о гестапо, – а в другой держал надушенный платок, которым отирал пот со лба»
[523]. Стараясь как можно точнее передать свои впечатления от происходящего, Гизевиус так описывал трех главных действующих лиц: «Лицо Димитрова выражает презрение, лицо Геринга искажено яростью, а председательствующий Бюнгер бледен от страха».
Но в зале присутствовал и Дильс, лощеный, стройный, темноволосый, с непроницаемым лицом. В ночь после пожара
[524] Дильс лично помогал допрашивать ван дер Люббе и пришел к выводу, что подозреваемый – сумасшедший, который и в самом деле устроил поджог в одиночку. Но Гитлер и Геринг сразу решили, что за этим актом стоит Коммунистическая партия и что поджог лишь первый шаг на пути к масштабным беспорядкам. В ту первую ночь Дильс стал свидетелем того, как Гитлер с багровым от ярости лицом орал, что всех чиновников и депутатов-коммунистов надо расстрелять. Потом этот приказ отменили, но начались массовые аресты, а также акты насилия со стороны штурмовиков.
