И вот теперь Дильс стоял в зале суда. Он непринужденно опирался локтем на судейский стол и время от времени менял позу, якобы чтобы лучше видеть Геринга. Постепенно Марта прониклась уверенностью, что выступление последнего готовил именно Дильс, возможно, он даже написал текст. Она вспоминала, что Дильс «очень беспокоился» и настаивал, чтобы она «непременно присутствовала на процессе в тот день; еще чуть-чуть – и можно было бы решить, что он намерен продемонстрировать собственное мастерство»
[525].
Дильс предупреждал, что на процесс следует привозить только ван дер Люббе, так как остальных обвиняемых могут оправдать. Но Геринг не послушал его совета, хотя и понимал, как много поставлено на карту. Геринг признавался: «Если ничего не выйдет, последствия могут быть самые серьезные»
[526].
•••
Поднялся Димитров. Своим сарказмом в сочетании с холодной логикой он явно надеялся разозлить Геринга, славившегося отсутствием выдержки. Обвиняемый заявил, что на ход расследования причин пожара полицией и предварительное рассмотрение в суде улик влияли политические указания Геринга, «воспрепятствовавшие задержанию истинных поджигателей»
[527].
– Если полиция и подвергалась воздействию в определенном направлении, – возразил Геринг, – то в любом случае это было верное направление.
– Это вы так считаете, – не согласился Димитров. – А я считаю иначе.
Геринг резко бросил:
– Но здесь имеет значение лишь мое мнение.
В ответ Димитров подчеркнул, что коммунизм (который Геринг назвал «преступным мировоззрением») лежит в основе идеологии Советского Союза, с которым Германия поддерживает «дипломатические, политические и экономические контакты». Он отметил:
– Советские заказы обеспечивают рабочими местами сотни тысяч немецких трудящихся. Известно ли это министру?
– Да, известно, – ответил Геринг, но тут же добавил, что это к делу не относится. – Меня беспокоит лишь Коммунистическая партия Германии, а также иностранные жулики-коммунисты, пробравшиеся к нам, чтобы поджечь Рейхстаг.
Словесная дуэль продолжалась. Председательствующий то и дело вмешивался, напоминая Димитрову о «недопустимости коммунистической пропаганды».
Геринг, не привыкший слышать возражения людей, которых он считал ниже себя, с каждой секундой раздражался все сильнее.
Димитров спокойно заметил:
– Вы боитесь моих вопросов, не так ли, герр министр?
Геринг больше не мог сдерживаться. Он завопил:
– Это ты будешь бояться, когда я тебя поймаю! Сейчас тебя прикрывает суд, но погоди, я тебя достану, мошенник!
Судья приговорил Димитрова к выдворению из страны. Зал разразился аплодисментами. Но последняя угроза Геринга попала в газетные заголовки. Эти слушания стали моментом истины в двух отношениях. Во-первых, они показали: Геринг боялся, что Димитрова и в самом деле оправдают; во-вторых, они сорвали завесу тайны с личности Геринга и гитлеровского режима в целом и показали всему миру его лишенную рациональности смертоносную сущность.
Кроме того, тот день ускорил угасание симпатий Марты к нацистской революции. Геринг вел себя надменно, сыпал угрозами, а харизматичный Димитров держался спокойно и непринужденно. На Марту это произвело сильное впечатление. Она писала, что Димитров – «блестящий, привлекательный брюнет, излучающий невероятную жизненную силу и отвагу, которых я никогда не видела у человека, находящегося в опасности. Он был полон жизни, буквально пылал»
[528].
•••
Казалось, судебный процесс вновь стал вполне вегетарианским, но ущерб уже был нанесен. И вышеупомянутый швейцарский корреспондент, и десятки других иностранных корреспондентов, присутствовавших в зале, поняли, что вспышка Геринга полностью изменила ход слушаний: «Миру ясно дали понять: участь обвиняемого предрешена, и неважно, вынесет ли суд обвинительный или оправдательный приговор»
[529].
Глава 23
Вторая смерть Бориса
Приближалась зима. Романтические порывы Марты теперь были направлены главным образом на Бориса. Молодые люди часто колесили по сельским окрестностям Берлина, накручивая на «форде» с откидным верхом сотни миль.
Во время одной из таких поездок Марта наткнулась на обломок старой Германии – крошечную придорожную часовенку в честь Спасителя. Марта настояла на остановке: ей хотелось рассмотреть строение получше. Внутри она обнаружила очень выразительную роспись – распятие Христа. Лицо Иисуса было искажено страданием, раны пламенели кровью. Марта взглянула на Бориса. Она никак не могла назвать себя религиозной, но его поза шокировала ее.
Борис стоял, раскинув руки, скрестив ступни и опустив голову на грудь.
– Прекрати, Борис, – резко бросила Марта. – Что ты делаешь?
[530]
– Умираю за тебя, дорогая. Ты знаешь, что я готов это сделать.
Она заявила, что пародия на Христа несмешна, и отошла.
Борис сразу извинился:
– Я не хотел тебя обидеть. Но не понимаю, почему христиане так восхищаются видом замученного до смерти человека.
Марта возразила, что христиан восхищает вовсе не вид страданий:
– Они поклоняются жертве, которую Христос принес во имя своих убеждений.
– Вот как? – отозвался Борис. – И ты в это веришь? И много ли на свете людей, готовых умереть за свои убеждения, следуя его примеру?
Она привела в пример Димитрова и его смелую отповедь Герингу на процессе по делу о поджоге Рейхстага.
Борис ангельски улыбнулся:
– Но, liebes Fräulein
[531], он же коммунист.
Глава 24
Как выиграть выборы
Утро воскресенья 12 ноября выдалось холодным. Моросил дождь, город был затянут туманом. Додды чувствовали, что в Берлине царит какая-то зловещая тишина, хотя именно на тот день Гитлер назначил референдум об одобрении его решения о выходе Германии из Лиги Наций и стремления к паритету в области вооружений. Повсюду можно было встретить людей с маленькими значками на груди, которые раздавали тем, кто не только проголосовал, но и ответил «да» на вопросы референдума. Казалось, к середине дня значки были почти у всех прохожих, а значит, множество избирателей встали пораньше, чтобы проголосовать и избежать неприятностей, почти наверняка грозивших любому, кого могли заподозрить в невыполнении гражданского долга.
