Додд снова посмотрел на Папена.
– Я могу объяснить почему, – проговорил он все таким же спокойным и ровным тоном. – Все дело в фантастической, непревзойденной глупости немецких дипломатов
[568].
Казалось, Папена ошеломила эта фраза. А вот на лице его жены, как вспоминала Зигрид Шульц, промелькнуло выражение странного удовлетворения. За столом воцарилась тишина, но не такая, как прежде, – не выжидательное молчание, а напряженная пауза. А потом все заговорили одновременно, пытаясь заполнить ее ни к чему не обязывающими, отвлекающими словами.
В другом мире, при других обстоятельствах произошедшее расценили бы как незначительный инцидент, язвительную перепалку, о которой быстро и охотно забывают. Но в нацистской Германии, в гнетущей атмосфере, порожденной программой гляйхшальтунга, этот эпизод приобретал глубокий, символический смысл. По традиции после бала несколько самых важных гостей отправились к Зигрид Шульц. Ее мать уже наготовила горы сэндвичей. Историю о словесном поединке Додда с Папеном пересказывали, украшая яркими подробностями (отчасти под влиянием алкоголя). Сам Додд при этом не присутствовал: как мы знаем, он вообще старался уходить с банкетов как можно раньше (насколько позволял протокол). Посол отправился домой, чтобы провести остаток вечера в тепле и уюте, с хорошей книгой, стаканом молока и чашкой персикового компота.
•••
Несмотря на то что время от времени на нее накатывала тревога, Белла Фромм сочла бал восхитительным. Она испытала огромное удовольствие, наблюдая за тем, как ведут себя нацисты после нескольких рюмок, и слушая, как они нашептывают другим гостям разные гадости друг о друге. Один раз фон Кобург, тот самый герцог с кинжалом на поясе, прошествовал мимо нее, когда она беседовала с Куртом Далюге, полицейским чиновником, которого журналистка считала «жестоким и безжалостным»
[569]. Она видела, что герцог очень хотел казаться надменным, но, как ни старался, оставался лишь смешным. По выражению Беллы Фромм, он был похож на «горбатого гнома». Далюге сказал:
– Этот Кобург выступает как на ходулях.
После чего злобно намекнул:
– В прессу могут просочиться сведения, что его бабушка изменяла эрцгерцогу с одним придворным банкиром-евреем.
На следующий день в десять утра Белла Фромм позвонила Пулетт. Трубку взяла пожилая служанка. Она сказала, что «госпожа баронесса оставила на кухне записку с просьбой ее не беспокоить».
Но Пулетт никогда не залеживалась в постели так долго. «И я сразу все поняла», – вспоминала Белла Фромм.
Пулетт станет не первой еврейкой или «неарийкой» (представительницей новой, недавно введенной категории граждан), которые после прихода Гитлера к власти попытаются свести счеты с жизнью. Ходило множество слухов о случаях самоубийства. Нередко эти слухи имели под собой основания. По данным исследования, проведенного Еврейской общиной Берлина, в 1932–1934 гг. в столице Германии количество случаев суицида в расчете на 100 000 евреев составляло 70,2. По сравнению с 1924–1926 гг. (50,4 случая на 100 000 евреев) оно резко возросло
[570].
Белла Фромм побежала в гараж, вскочила в машину и помчалась к Пулетт. Машину она гнала на предельной скорости.
В дверях та же служанка сообщила, что Пулетт до сих пор спит. Белла Фромм протиснулась мимо нее и бросилась в спальню Пулетт. В комнате было темно. Белла Фромм раздвинула шторы. Пулетт лежала в постели. Она еще дышала, но уже с трудом. Рядом с кроватью, на ночном столике, валялись две пустые баночки из-под веронала (лекарства, содержащего барбитураты).
Кроме того, Белла Фромм нашла адресованную лично ей записку. «Я больше не могу жить, потому что знаю – меня заставят отказаться от работы, – писала Пулетт. – Ты была моим лучшим другом, Белла. Пожалуйста, возьми мои бумаги и используй их как хочешь. Спасибо за всю ту любовь, которую ты мне подарила. Я знаю, ты смелая, ты смелее меня и ты должна жить, потому что тебе надо думать о дочери, и я уверена, что ты сможешь бороться за жизнь гораздо лучше, чем я»
[571].
Дом наполнился суетой. Приехали врачи, но им не удалось ничего сделать.
На следующий день Белле Фромм позвонил чиновник из министерства иностранных дел, чтобы выразить соболезнования и кое на что намекнуть.
– Фрау Белла, – сказал он, – я глубоко потрясен. Я знаю, как тяжела для вас эта утрата. Фрау фон Гун скончалась от пневмонии.
– Чепуха! – бросила Белла Фромм. – Кто вам сказал? Она…
– Прошу вас, поймите, фрау Белла: у нашего друга была пневмония. Дальнейшие объяснения нежелательны, тем более что это в ваших же интересах.
•••
Большинство гостей были в восторге от бала. «Мы отлично провели время, – писал Луи Лохнер дочери (та оставалась в Америке, где училась в школе). – Вечер прошел очень весело»
[572]. Посол Додд, как нетрудно догадаться, оценил мероприятие иначе: «Ужин прошел скучно, хотя при других обстоятельствах собравшиеся могли бы послужить источником массы полезных сведений»
[573].
Но один результат этого вечера оказался неожиданным. Несмотря на жестокие разногласия между Доддом и Папеном, проявившиеся во время ужина, впоследствии у них сложились вполне теплые отношения, продолжавшиеся еще долго. «С того дня, – писала Зигрид Шульц, – Папен старательно налаживал дружеские отношения с послом Доддом»
[574]. С Зигрид Шульц вице-канцлер тоже начал вести себя более учтиво. Похоже, писала журналистка, он решил, что «будет более разумно вести себя со мной настолько учтиво, насколько он только мог». Она поняла, что это вообще типично для немцев определенного склада. «Когда они сталкиваются с теми, кто не намерен мириться с их высокомерием, они слезают со своего насеста и начинают вести себя прилично, – писала она. – Они уважают силу и тех, кто способен дать им отпор, и, если бы больше людей проявляли твердость при общении с гитлеровским подручным Папеном и его присными – как в повседневном общении, так и в серьезных государственных вопросах, – влияние нацистов не росло бы так быстро».
•••
Начали распространяться слухи об истинной причине смерти Пулетт. После похорон Беллу Фромм провожала домой ее близкая подруга, с которой она чувствовала особую связь, как с матерью, – фрау фон Карнап, она же Мамочка, супруга бывшего казначея кайзера, с давних пор служившая отличным источником информации для колонки светской хроники. Несмотря на преданность старой Германии, супруги фон Карнап симпатизировали Гитлеру и поддерживали его кампанию за возрождение величия страны.
