Казалось, даже Дахау становится цивилизованным местом. Так, 12 февраля 1934 г. лагерь посетил квакер Гилберт Макмастер. Ему разрешили встретиться с одним из заключенных, 62-летним бывшим депутатом рейхстага Георгом Симоном, арестованным за социалистические убеждения. Макмастер сел на поезд в Мюнхене и через полчаса был на платформе в Дахау – «деревне художников», как он называл это место. Еще полчаса пешего хода, и он добрался до лагеря.
Увиденное его удивило. «Отсюда поступает больше сообщений о зверствах, чем из какого-либо другого немецкого лагеря, – писал он. – Но, на взгляд стороннего наблюдателя, условия здесь лучше, чем в любом другом лагере из тех, что я видел»
[608]. Лагерь размещался в здании бывшего порохового завода, выстроенного во время прошедшей мировой войны. «Химики и офицеры живут в хороших домах, бараки для рабочих более добротные, чем в других лагерях, в цехах паровое отопление, – отмечал Макмастер. – Похоже, условия содержания заключенных в Дахау лучше (особенно в холодную погоду), чем во временных лагерях, расположенных в зданиях бывших фабрик и ферм. И вообще, в целом Дахау больше похож на регулярное пенитенциарное заведение, чем на временный лагерь».
Заключенного Симона вскоре привели в караульное помещение, где с ним и встретился Макмастер. Узник был одет в серую тюремную робу; казалось, с ним все в порядке. «Он ни на что не жаловался, – писал Макмастер, – разве что на приступы ревматизма».
В тот же день, несколько позже, Макмастер поговорил с офицером полиции. Тот сообщил, что в лагере содержится 2000 заключенных, из них лишь 25 – евреи, которые, как уверял полицейский, отбывают срок не за принадлежность к своей религии, а за политические преступления. Однако до этого Макмастер получал сообщения о том, что в лагере не менее 5000 заключенных, в том числе 40 или 50 евреев, причем лишь один или двое сидят за политические преступления, а остальные – по доносам тех, «кто хотел нанести ущерб их бизнесу, и потому обвинил бедолаг в связях с девушками-нееврейками». Он с удивлением услышал заверения полицейского в том, что тот рассматривает лагеря «как временную меру и с нетерпением ждет дня, когда их можно будет закрыть».
Макмастер даже решил, что в Дахау по-своему красиво. «Утро выдалось очень холодное, – писал он. – Накануне вечером был туман – такой густой, что я с трудом нашел свою гостиницу. А сегодня утром небо окрасилось в цвета баварского флага: оно было ярко-голубое, по нему плыли белые облака. От ночного тумана осталась лишь изморозь на деревьях». Все вокруг было покрыто сверкающим ледяным кружевом, что придавало лагерю какой-то неземной, сказочный вид. Ветви берез, росших на окрестных болотах, сияли на солнце, словно увешанные бриллиантами.
Но, как это часто случалось в новой Германии, внешнее впечатление от Дахау было обманчивым. Чистота и порядок в лагере были следствием отнюдь не стремления к гуманному обращению с заключенными. В июне 1933 г. комендантом Дахау был назначен офицер СС Теодор Эйке. Он составил свод правил, которые позже были приняты во всех нацистских концлагерях. Правила вступили в силу 1 октября 1933 г. Они регулировали поведение охранников и заключенных. Теперь нельзя было наказывать последних по прихоти начальства – дисциплинарные меры были строго регламентированы и исключали субъективизм и непредсказуемость. Хорошо было то, что и заключенные, и надзиратели знали эти правила. Но правила были строгие и, безусловно, не оставляли места для жалости и снисхождения.
«Толерантность – это слабость, – писал Эйке во введении к своему кодексу. – В свете этих представлений меры наказания должны безжалостно применяться всякий раз, когда этого требуют интересы отечества»
[609]. Мелкие проступки карались ударами палкой и одиночным заключением. Даже иронические замечания дорого обходились заключенным. «Всякий, кто позволит себе уничижительные или иронические замечания в адрес офицера СС, либо сознательно опустит положенное уважительное обращение к нему, либо тем или иным образом продемонстрирует нежелание подчиняться дисциплинарным мерам», получал восемь дней одиночного заключения и 25 ударов палкой. Поистине всеобъемлющая статья 19 регламентировала «разовые наказания» – выговоры, избиения и «привязывание к столбу». В другом разделе приводились основания для казни через повешение. Смертная казнь грозила за разговоры о политике с другими заключенными и несанкционированные собрания «с целью агитации». Узник мог оказаться на виселице даже за сбор «истинных или ложных сведений о концентрационном лагере», получение таких сведений или разговоры о них с другими заключенными. «Если заключенный попытается бежать, – писал Эйке, – в него следует стрелять без предупреждения». Огнестрельное оружие надлежало применять и в случае восстания заключенных. Эйке подчеркивал: «Предупредительные выстрелы категорически запрещаются».
Как позже свидетельствовал Рудольф Хёсс, который проходил подготовку у Эйке, последний следил за тем, чтобы новым охранникам тщательно промывали мозги. Хёсс, с 1934 г. служивший в Дахау охранником, вспоминал, что комендант лагеря вдалбливал подчиненным: «Любое проявление жалости к “врагам государства” недостойно эсэсовца. В рядах СС нет места мягкосердечным людям, пусть лучше побыстрее уходят в монастырь. В СС могут служить лишь суровые, решительные люди, готовые подчиниться любому приказу»
[610]. Хёсс оказался способным учеником: впоследствии он дослужился до поста коменданта Освенцима.
•••
На первый взгляд могло показаться, что преследования евреев тоже немного ослабли. «Во время моего недавнего пребывания в Берлине жизнь в городе производила впечатление вполне нормальной, – писал Дэвид Швейцер, один из руководителей Американского еврейского объединенного распределительного комитета, «Джойнт»
[611] – еврейской благотворительной организации. – В атмосфере не чувствовалось напряженности, почти все вели себя очень учтиво»
[612]. Он отмечал, что некоторые евреи, спешно уехавшие из страны в 1933 г., теперь возвращались в Германию. К началу 1934 г. вернулись около 10 000 евреев из тех, кто уехал из Германии в первые месяцы 1933 г., хотя эмиграция продолжалась (в 1934 г. из страны выехали 4000 евреев)
[613]. «Возможно, такова реальная ситуация, а возможно, положение в стране тщательно скрывается. Так или иначе, один американец, который провел здесь всего неделю по пути в одну из соседних стран, говорил мне, что не понимает, почему весь мир так встревожен, – этот человек не видел в стране ничего такого, что указывало бы на какие-либо события, способные вызвать тревогу».
