Хотя Додду не терпелось добраться до своей фермы, он с удовольствием думал о предстоящем в начале недели совещании, на котором получил бы наконец возможность высказать членам «очень престижного клуба» критические замечания относительно политики и практики Дипломатической службы США.
•••
На этом совещании присутствовали, в частности, Халл, Моффат, Филлипс, Уилбур Карр и Самнер Уэллес. На этот раз Додд высказывался прямо, без обиняков, совсем не так, как в Берлине в День Колумба, когда выступал с речью.
Додд заявил, что «времена Людовика XIV и королевы Виктории» миновали
[708]. Многие государства на грани банкротства, «в том числе и наша страна». Пришло время «прекратить грандиозные представления». Говоря о бессмысленных расходах, он привел в пример одного сотрудника американского консульства, который привез в страну временного пребывания такое количество мебели, которого хватило бы, чтобы обставить 20 комнат, притом что семья дипломата состояла всего из двух человек. Мало того, даже у помощника этого дипломата были «шофер, носильщик, дворецкий, камердинер, два повара и две горничных».
Дипломаты, объявил Додд, должны соблюдать определенные требования по части расходов – жить на свое жалованье, будь то $3000 (оклад младшего чиновника) или $17 500 в год (столько получал сам Додд как чрезвычайный и полномочный посол). Необходимо потребовать также, чтобы дипломаты знали историю и обычаи страны, в которой работают. На дипломатическую службу за границей следует посылать лишь тех, «кто думает прежде всего об интересах своей страны, а не о том, чтобы каждое утро облачаться в новый костюм, а каждый вечер до часу ночи торчать на веселых, но глупых ужинах и представлениях».
Додд понял, что последнее заявление попало в цель. В дневнике он отметил: «Самнер Уэллес немного поморщился, будучи владельцем вашингтонского особняка, который в некоторых отношениях может затмить Белый дом, а по площади примерно равен ему». Особняк Уэллеса (некоторые называли его «домом в 100 комнат») располагался на Массачусетс-авеню, близ Дюпон-Сёркл
[709], и славился роскошью
[710]. Кроме того, Уэллесу и его жене принадлежало загородное поместье «Оксон-Хилл-Менор», расположенное совсем рядом с Вашингтоном и раскинувшееся на 100 га.
Выслушав Додда, собравшиеся выразили одобрение и даже поаплодировали. «Но эти два часа притворного согласия не обманули меня», – писал посол.
И действительно, его речь лишь усилила неприязнь к нему членов «очень престижного клуба»
[711]. К тому времени, как у Додда появилась возможность выступить в Вашингтоне с критикой, некоторые из них (прежде всего Филлипс и Моффат) уже начали в частном порядке демонстрировать ему настоящую враждебность
[712].
Додд побывал в кабинете Моффата. В тот же день, несколько позже, Моффат в дневнике так характеризовал посла: «‹…› Нельзя сказать, что он мыслит ясно и последовательно. Он то и дело выражает сильное недовольство ситуацией, но при этом отвергает любые предложения, направленные на ее смягчение. Он с неприязнью относится к своим подчиненным, однако не хочет, чтобы кого-либо из них куда-либо переводили. Временами он проявляет подозрительность к окружающим, едва ли не всем, с кем имеет дело. К тому же он немного завистлив»
[713]. Моффат писал, что Додд, увы, «работает не на своем месте».
Казалось, посол не отдавал себе отчета в том, что он, видимо, пробуждал силы, способные помешать его карьере. Ему даже нравилось задевать «клубные чувства» оппонентов. С явным удовлетворением он писал жене, что «главный защитник» членов «очень престижного клуба» (Додд явно имел в виду Филлипса или Уэллеса) «совершенно не обеспокоен. Если он и атакует меня, то, безусловно, не открыто»
[714].
Глава 36
Спасая полковника Дильса
Рудольф Дильс явно боялся все сильнее. В один из мартовских дней он снова обратился к Марте за помощью, на этот раз надеясь с ее помощью добиться содействия посольства США. Это было почти смешно: шеф гестапо просил помощи у американских дипломатов. Каким-то образом Дильс узнал о намерении Гиммлера арестовать его – возможно, именно в тот день. Он не питал никаких иллюзий: Гиммлер, несомненно, жаждал его смерти.
Дильс знал, что среди американских дипломатов у него есть союзники – посол Додд и генконсул Мессерсмит. Он полагал, что они, возможно, сумеют сделать его положение менее опасным, если донесут до представителей гитлеровского режима свою заинтересованность в его, Дильса, безопасности. Но он знал, что Додд в то время был в отпуске, и попросил Марту поговорить с Мессерсмитом, который к тому времени уже вернулся из отпуска, чтобы посмотреть, что тот может сделать.
Хотя, по мнению Марты, Дильс часто сгущал краски, на этот раз она поверила, что ему действительно грозит смертельная опасность. Она отправилась в консульство, чтобы встретиться с Мессерсмитом.
Марта «оказалась в весьма непростой ситуации», вспоминал Мессерсмит
[715]. Она разрыдалась и сообщила генконсулу, что в тот день Дильса должны арестовать и что его «почти наверняка ждет смертная казнь».
Потом она взяла себя в руки, перестала рыдать и начала умолять Мессерсмита немедленно встретиться с Герингом. Она попробовала прибегнуть к лести, называя Мессерсмита единственным человеком, способным повлиять на ситуацию, «не подвергая риску собственную жизнь».
Мессерсмита это не тронуло. К этому времени он проникся к Марте неприязнью. Ее поведение (эти ее бесчисленные романы) он считал отвратительным. Учитывая ее связь с Дильсом (а генконсул полагал, что связь имеет место), Мессерсмит не удивился тому, что она «устроила истерику». Он ответил, что ничего не может сделать, и «с немалым трудом выпроводил ее из кабинета».
Однако после ухода Марты он решил еще раз все обдумать. «Я начал размышлять и пришел к выводу, что в одном она была права: Дильс, как ни крути, далеко не худший представитель режима, как и Геринг. Если с шефом гестапо что-нибудь случится и его полномочия перейдут к Гиммлеру, это ослабит позиции Геринга и в целом более разумных деятелей партии». Мессерсмит полагал, что ему и Додду будет гораздо труднее бороться с нападениями на американских граждан, если гестапо возглавит Гиммлер, «так как известно, что Гиммлер более хладнокровен и безжалостен, чем доктор Дильс».
