Додд прибыл в Берлин 17 мая, в четверг, в половине одиннадцатого вечера. Его глазам предстал совершенно изменившийся город. За два месяца его отсутствия город почернел от небывалой засухи, однако перемены этим не ограничивались. «Я с огромной радостью вернулся домой, – писал Додд, – но сразу почувствовал, что атмосфера здесь напряженная»
[742].
Часть VI
Сумерки Берлина
Глава 39
Опасные трапезы
Казалось, город буквально вибрирует от нависшей над ним опасности, создающей неумолчный фоновый гул, как если бы через центр столицы Германии провели мощную высоковольтную линию. В окружении Додда это ощущали все. Причиной напряженности отчасти была необычная для мая погода и опасения грядущего неурожая, но главным источником тревоги был обострявшийся конфликт между штурмовиками капитана Рёма и регулярной армией. В то время для описания атмосферы в Берлине многие использовали образ надвигающейся грозы – наэлектризованный воздух словно застыл в ожидании бури.
Додду никак не удавалось вернуться к работе в привычном ритме.
Уже на следующий день после возвращения из Америки он столкнулся с необходимостью устроить грандиозный прощальный банкет в честь Мессерсмита, который наконец добился более высокого поста, хотя и не в Праге, как он вначале планировал. Конкуренция за должность в пражском посольстве оказалась очень жестокой, и, хотя Мессерсмит активно проталкивал свою кандидатуру и убеждал союзников писать письма в его поддержку, желанное место досталось его сопернику. Но заместитель госсекретаря Филлипс предложил Мессерсмиту другую вакансию – посла США в Уругвае. Если Мессерсмит и был разочарован предложением, то никак этого не показал. Он полагал, что ему повезло, хотя бы уже потому, что он оставлял консульскую службу. Вскоре ему повезло еще больше. Внезапно освободилось место посла США в Австрии. Мессерсмит был идеальным кандидатом на этот пост
[743]. Рузвельт одобрил назначение. Вот когда Мессерсмит возрадовался по-настоящему, как и Додд, который радовался его отъезду (впрочем, посол предпочел бы, чтобы генконсул отбыл на край света).
В честь Мессерсмита устраивали всевозможные приемы. Одно время казалось, что все торжественные завтраки, обеды и ужины в Берлине даются в его честь, но банкет в американском посольстве 18 мая был самым большим и самым торжественным. Пока Додд отдыхал в Америке, миссис Додд с помощью сотрудников протокольной службы составила список гостей – на четырех машинописных страницах через один интервал
[744]. Казалось, в него были включены все высокопоставленные чиновники, кроме разве что Гитлера. Тех, кто знал расклад сил в руководстве Германии, интересовало не столько кто придет на банкет, сколько кто не придет. Геринг и Геббельс сообщили, что, к сожалению, не смогут присутствовать на мероприятии. Вице-канцлер Папен и Рудольф Дильс тоже отказались. Министр обороны Бломберг пришел, а шеф СА Рём – нет.
На банкете присутствовали Белла Фромм, Зигрид Шульц, а также множество других друзей Марты, самых разных: Путци Ханфштангль, Арман Берар, принц Луи Фердинанд. Пестрота общества создавала дополнительную напряженность в зале: Берар по-прежнему был влюблен в Марту, принц Луи безнадежно изнывал по ней, а она была полностью поглощена Борисом (любопытно, что в список приглашенных его не включили). Явился старый знакомый Марты Ганс (Томми) Томсен, привлекательный молодой человек, отвечавший за связь между министерством иностранных дел и рейхсканцелярией. Пришла и его частая спутница – темноволосая пышнотелая и необыкновенно красивая Эльмина Рангабе; правда, в тот вечер возникло «осложнение» в виде супруги Томми, тоже присутствовавшей на банкете. В жаркой атмосфере кипящих страстей, шампанского, флирта и ревности было разлито предчувствие маячившей на горизонте беды.
Белла Фромм подробно описала в дневнике короткую беседу с Ханфштанглем на банкете.
– Не понимаю, зачем нас пригласили, – жаловался Ханфштангль. – Вечно все восторгаются евреями. Мессерсмит – еврей. Как и Рузвельт. Партия их терпеть не может
[745].
– Доктор Ханфштангль, – отозвалась Фромм, – мы с вами это уже обсуждали. Со мной вам нет нужды притворяться.
– Ладно. Но даже если они арийцы, по их поступкам этого не скажешь.
В тот момент Белла Фромм мало думала о том, как снискать расположение нацистских чиновников. Ее дочь Гонни две недели назад уехала в Америку (ей помог Мессерсмит), и Белла испытывала одновременно и грусть, и облегчение. За неделю до этого закрыли газету Die Vossische Zeitung («тетушку Фосс»), где Белла проработала много лет. Журналистка все острее ощущала: времена, когда она была счастлива и могла не думать о куске хлеба, подходят к концу.
Белла Фромм заявила Ханфштанглю:
– Ну конечно, если вы заменяете понятия «хорошее» и «плохое» понятиями «арийское» и «неарийское», то лишаете аргументов тех, кто – так уж вышло – сохранил старомодные представления о том, что хорошо, а что плохо, что достойно, а что нет.
После этого она снова заговорила о Мессерсмите, заметив: коллеги его так уважают, что «фактически считают послом». (Это замечание наверняка вызвало бы у Додда нешуточное возмущение.)
Ханфштангль понизил голос.
– Ладно, ладно, – сказал он. – У меня много друзей в Соединенных Штатах, и все они тоже на стороне евреев. Но поскольку в программе партии особо подчеркивается…
Он умолк. Казалось, он мысленно пожимает плечами. Затем достал из кармана пакетик фруктовых леденцов Lutschbonbons. В детстве Белла их обожала.
– Угощайтесь, – предложил Ханфштангль. – Их делают специально для фюрера.
Белла выбрала один. Перед тем как положить его в рот, она заметила, что на нем выдавлена свастика. Даже фруктовые леденцы подверглись гляйхшальтунгу.
Затем разговор перешел на политические баталии, вызывавшие столько беспокойства. Ханфштангль сообщил, что Рём жаждет получить контроль не только над армией, но и над детищем Геринга – военно-воздушными силами.
– Герман просто в ярости! – воскликнул Ханфштангль. – С ним можно делать что угодно, но только не трогать его люфтваффе. За это он хладнокровно умертвит Рёма.
Потом он спросил:
– Вы знакомы с Гиммлером?
Белла Фромм кивнула.
