Писатели, оказавшиеся в изгнании, с презрением наблюдали за тем, как Фаллада и другие «внутренние эмигранты» постепенно подчиняют свои произведения вкусам и требованиям немецких властей. Томас Манн, проведший гитлеровские годы за границей, позже написал им эпитафию: «Возможно, это суеверие, но я считаю, что все книги, которые удалось напечатать в Германии с 1933 по 1945 г., абсолютно ничтожны, к ним не хочется даже притрагиваться. От них смердит кровью и стыдом. Их все надо сдать в макулатуру»
[758].
•••
Страх и подавленность, которые Марта увидела в Фалладе, увенчали собой растущую гору аргументов, всю весну подтачивавших ее пылкую влюбленность в новую Германию. Слепое восхищение гитлеровским режимом сначала съежилось до уровня сочувственного скептицизма, а с приближением лета начало перерастать во все более глубокое отвращение.
Было время, когда Марта смогла отмахнуться от акта насилия в Нюрнберге как от единичного случая, теперь же понимала, что преследование евреев стало любимым национальным видом спорта немцев. Она ловила себя на том, что ей претит неумолчное громыхание нацистской пропаганды, изображающей евреев врагами государства. Когда она слушала антинацистские разговоры Милдред Харнак, ее мужа Арвида и их друзей, ей уже не так хотелось бросаться на защиту «странных созданий» – порождений юной революции, которыми она когда-то так восхищалась. «К весне 1934 г., – писала Марта, – то, что я слышала, видела, ощущала, открыло мне, что условия жизни здесь хуже, чем до Гитлера, что в стране установилась изощренная система всепроникающего террора, подавляющая свободу и счастье народа, и что вожди Германии беспощадно влекут толпы покорных и добродушных людей к новой войне – без ведома и согласия последних»
[759].
Однако Марта еще не была готова открыто объявить миру о своих новых взглядах: «Я по-прежнему пыталась скрывать свою враждебность к режиму и никак ее не проявлять».
Враждебность к режиму Марта проявляла косвенно: она всячески демонстрировала (наперекор государственным установкам) вспыхнувший в ней горячий интерес к главному врагу гитлеровского режима – Советскому Союзу. Она писала: «Меня все сильнее интересовало: что это за государство, которое так ненавидят в Германии? Что там за народ? Здесь его считают абсолютно безжалостным».
Вопреки желанию родителей (но с одобрения и при поддержке Бориса) Марта начала планировать поездку в Советский Союз.
•••
К июню Додд увидел, что «еврейская проблема» (как он продолжал ее называть) не решилась. Теперь, сообщал он в письме госсекретарю Халлу, «перспектива прекращения преследований евреев представляется значительно менее обнадеживающей»
[760]. Как и Мессерсмит, он видел, что евреев притесняют повсюду, просто характер репрессий изменился – они стали «более изощренными и менее публичными».
В мае, докладывал посол, нацистская партия развернула кампанию против «ворчунов и критиканов», призванную наполнить новой энергией гляйхшальтунг
[761]. Естественно, гонения на евреев усилились. Геббельсовская газета Der Angriff призывала читателей «внимательно следить за евреями и сообщать обо всех их проступках», писал Додд. Евреев, владевших газетой Frankfurter Zeitung, вынудили отказаться от принадлежавшего им контрольного пакета акций. На этот шаг пришлось пойти и последним владельцам знаменитой издательской империи Ullstein, тоже евреям. От хозяев крупной компании, выпускавшей резиновые изделия, потребовали представить подтверждение того, что в числе работников нет евреев; без этого компания не могла участвовать в конкурсах на получение муниципальных заказов. От немецкого отделения Красного Креста внезапно потребовали доказательств того, что все новые жертвователи – арийцы. А двое судей в двух крупных городах разрешили двоим мужчинам развестись с женами лишь на том основании, что они еврейки; считалось, что полукровки, рождающиеся в смешанных браках, ослабляют немецкую расу.
Додд писал: «Эти случаи – как и другие, не столь вопиющие, – показывают, что теперь с евреями расправляются с помощью других методов, видимо рассчитанных на то, чтобы избежать негативной реакции за границей, однако свидетельствующих об упорном стремлении нацистов вытеснить евреев из страны».
Граждане Германии арийского происхождения тоже страдали от ужесточения контроля со стороны государства
[762]. В еще одной депеше, написанной в тот же день, Додд сообщал: министерство просвещения объявило, что расписание уроков в школе теперь будут составлять так, чтобы вечер субботы и среды учащиеся могли целиком посвятить гитлерюгенду.
Субботу теперь следовало называть Государственным днем молодежи (Staatsjugendtag).
•••
По-прежнему стояла жара, дождей почти не было; 2 июня 1934 г., в субботу, когда воздух прогрелся почти до +30 ℃, Додд написал в дневнике: «Германия впервые выглядит высохшей; деревья и поля пожелтели. Газеты полны сообщений о засухе в Баварии и Соединенных Штатах»
[763].
В Вашингтоне Моффат тоже обратил внимание на необычную погоду. В дневнике он писал о «великой суши» и отмечал, что началась она 20 мая, в воскресенье, когда температура воздуха в его кабинете достигла +34 ℃
[764].
Конечно, тогда еще никто этого не знал, но в Америке наступала вторая катастрофическая засуха, за которой последует еще несколько. Вскоре погодные катаклизмы превратят Великие равнины в Пыльную чашу.
Глава 41
Неприятности у соседей
С приближением лета ощущение тревоги, которое испытывали жители Берлина, стало невыносимо острым. Атмосфера была «тревожной, наэлектризованной», как писала Марта. Она добавляла: «Все чувствовали: что-то носится в воздухе, но никто не знал, что именно»
[765].
Странная атмосфера и неустойчивая ситуация в Германии стали главными темами разговоров на вечернем чаепитии (Tee-Empfang) у Путци Ханфштангля 8 июня 1934 г., в пятницу. На нем присутствовало и семейство Додд.
По пути домой Додды вдруг заметили, что на Бендлерштрассе – последней улочке, которую они миновали, прежде чем добраться до своего дома, – творится что-то необычное. С улицы были видны здания «Бендлер-блока» – штаб-квартиры немецкой армии. По сути, дом Додда отделяла от штаба армии лишь ограда на заднем дворе. Бросив оттуда камень, если постараться, можно было попасть в окно соседнего здания.
