•••
С точки зрения Додда, марбургская речь Папена стала подтверждением того, во что он так долго верил: что гитлеровский режим слишком жесток и иррационален, чтобы продержаться долго. Против режима открыто высказался сам вице-канцлер – и уцелел. Может быть, это действительно та искра, от которой в конце концов сгорит гитлеровское правительство? А если так, то весьма странно, что ее высек такой не слишком отважный человек, как Папен.
«Вся Германия сейчас сильно взбудоражена, – писал Додд в дневнике 20 июня, в среду. – Все старые немцы, все немцы-интеллектуалы очень довольны»
[782]. Внезапно обрывки других новостей начали обретать более весомый смысл – так, прояснилась причина нарастающей ярости, звучавшей теперь в речах Гитлера и его заместителей. «Поговаривают, что охранники вождей готовы взбунтоваться, – писал Додд. – Недаром те, кто разъезжают на автомобилях по сельской местности, все чаще наблюдают учения и маневры военно-воздушных сил и сухопутных войск».
В ту же среду Папен отправился к Гитлеру, чтобы пожаловаться на попытки замолчать его выступление. «Я говорил в Марбурге как представитель президента, – заявил он Гитлеру. – Вмешательство Геббельса вынудит меня подать в отставку. Я незамедлительно поставлю в известность Гинденбурга»
[783].
Для Гитлера это была серьезная угроза. Он понимал: президент Гинденбург обладает конституционными полномочиями, позволяющими сместить канцлера с поста, а кроме того, ему предана регулярная армия. Оба этих фактора делают Гинденбурга единственной по-настоящему мощной силой в Германии – силой, над которой он, Гитлер, не властен. Канцлер понимал и то, что Гинденбург и Папен (которого президент, как мы знаем, ласково называл Францхен) поддерживают тесные личные отношения. Он знал, что Гинденбург отправил Папену телеграмму, в которой поздравил его с удачным выступлением.
Папен сообщил Гитлеру, что отправляется в Нойдек, в поместье Гинденбурга, чтобы попросить президента распорядиться о публикации полного текста речи.
Гитлер постарался успокоить Папена. Он пообещал снять запрет на публикацию, наложенный министром пропаганды, и заявил, что сам поедет с ним в Нойдек на встречу с Гинденбургом
[784]. Папен проявил поразительную наивность. Он согласился.
•••
В эту ночь те, кто праздновал летнее солнцестояние, по всей Германии разжигали костры. К северу от Берлина траурный поезд, везший тело жены Геринга Карин, остановился на станции близ «Каринхалла». Стройные ряды нацистских солдат и чиновников заполнили привокзальную площадь. Оркестр играл «Траурный марш» Бетховена. Гроб несли восемь полицейских. Потом его чрезвычайно торжественно передали другой команде из восьми человек, потом – следующей и т. д., пока наконец не установили на катафалке, запряженном шестеркой лошадей. На нем усопшая совершила свое последнее путешествие – к мавзолею, выстроенному по распоряжению Геринга на берегу озера. К процессии присоединился сам Гитлер. Солдаты несли факелы. Огромные факелы пылали и у гробницы. Из леса, темнеющего на фоне огней, донесся протяжный, печальный звук множества охотничьих рогов, от которого кровь стыла в жилах.
В этот момент явился Гиммлер, буквально вне себя от ярости. От отвел Гитлера и Геринга в сторону и сообщил им тревожную новость: его только что пытались убить. Пуля пробила ветровое стекло автомобиля, в котором он ехал. Это была заведомая ложь: отверстие в ветровом стекле проделала вовсе не пуля, и Гиммлер наверняка это знал, но надеялся использовать этот спектакль для того, чтобы обвинить в покушении на свою жизнь Рёма и СА и побудить Гитлера быстрее принять соответствующие меры. Министр пропаганды заявил, что нельзя терять ни минуты: штурмовики вот-вот поднимут восстание.
Позже Ганс Гизевиус имел возможность прочесть полицейский рапорт. Судя по всему, в стекло автомобиля попал небольшой камешек, вылетевший из-под колес встречного автомобиля. «А это значит, что Гиммлер заведомо ложно обвинил СА в покушении, – писал Гизевиус. – Это был холодный расчет»
[785].
На следующий день, 21 июня 1934 г., Гитлер прилетел в поместье Гинденбурга – без Папена, которого он, разумеется, и не собирался брать с собой
[786]. Однако в Нойдеке он первым делом встретился не с президентом, а с министром обороны Бломбергом. Генерал, облаченный в форму, ожидал его на ступенях замка Гинденбурга. Министр держался сухо и говорил прямо. Он заявил Гитлеру, что Гинденбург обеспокоен растущей напряженностью внутри Германии. Если Гитлер не сможет взять происходящее под контроль, продолжал генерал, Гинденбург введет в стране военное положение и подчинит правительство армии.
Встретившись затем с президентом, Гитлер услышал от него то же самое. Визит в Нойдек продолжался всего полчаса. Затем канцлер вылетел обратно в Берлин.
•••
Всю неделю Додд слышал разговоры о вице-канцлере Папене и его речи и о том, что тот чудесным образом уцелел. Корреспонденты и дипломаты следили за действиями Папена, за тем, на каких деловых завтраках он присутствует; с кем говорит; кто его сторонится; где припаркован его автомобиль; совершает ли он по-прежнему традиционные утренние прогулки по Тиргартену. Наблюдатели пытались понять, чтó ожидает вице-канцлера и всю Германию. В четверг, 21 июня, Папен присутствовал на выступлении Ялмара Шахта, президента Рейхсбанка. Слушал эту речь и Додд. Когда Шахт завершил выступление, оказалось, что внимание аудитории обращено не на него, а на Папена. В зале сидел и Геббельс. Додд заметил, что вице-канцлер подошел к его столу и они с министром пропаганды обменялись рукопожатием, после чего уселись пить чай. Додд был поражен – ведь за столом сидел тот самый Геббельс, «который после марбургской речи с радостью немедленно казнил бы Папена, если бы не вмешательство Гитлера и Гинденбурга»
[787].
«Атмосфера в Берлине по-прежнему накалена, – писал Додд в дневнике 23 июня, в субботу. – Неделя завершается спокойно, однако ощущается сильная тревога»
[788].
Глава 44
Послание, оставленное в ванной
Между тем Папен разъезжал по Берлину, не проявляя никаких признаков беспокойства; 24 июня 1934 г. он отправился в Гамбург в качестве представителя Гинденбурга на Немецком дерби. Публика на скачках встретила вице-канцлера бурными овациями. Прибыл и Геббельс. К трибунам ему пришлось протискиваться через толпу зрителей и фалангу эсэсовцев под недовольное шиканье, свист и неодобрительные возгласы. Они с Папеном обменялись рукопожатием; этот момент снимали фотографы.
