– Очень важно, – добавил он, постукивая по лацкану.
Из внутреннего кармашка торчал хорошо заметный краешек бумажника, из которого высовывалась хорошо заметная купюра номиналом в двадцать фунтов.
– А!
– Полагаю, это означает «да».
– Вы же понимаете, сэр, нам приходится держаться настороже. В смысле, в отношении расспросов на крупных транспортных узлах.
Что ж, примем к сведению, подумал Лэм, что на данном транспортном узле террористы столкнутся с самым яростным отпором. До тех пор, пока не помашут банкнотами.
– В прошлый вторник, – сказал он, – сообщение на линии по какой-то причине было нарушено.
Станционный служащий тут же замотал головой:
– Только не у нас, сэр. У нас все было в порядке.
– Все было в порядке, только поезда не ходили.
– Здесь ходили. Задержка произошла в другом месте.
– Понятно. – Лэм уже очень давно не поддерживал такой продолжительной беседы, обходясь без бранных слов. Его подчиненные, слабаки, наверняка поразились бы, за исключением новичков, которые заподозрили бы какой-то подвох. – Вне зависимости от того, в чем заключалась причина задержки, пассажиров доставили сюда автобусами, из Рединга. Потому что поезда не ходили.
Хорек напряженно сдвинул брови и, углядев лазейку, которая может положить конец этим расспросам, немного ускорился с ответами.
– Совершенно верно, сэр. Доставили автобусами.
– А откуда пришли автобусы?
– В данном конкретном случае, сэр, по-моему, они пришли из Рединга.
Ну естественно. Джексон Лэм вздохнул и полез за сигаретами.
– Здесь курить запрещено, сэр.
Лэм заложил сигарету за ухо.
– Когда следующий поезд на Рединг?
– Через пять минут, сэр.
Лэм прокряхтел что-то вроде благодарности и повернул к турникетам.
– Сэр?
Лэм оглянулся.
Не сводя глаз с Лэмова лацкана, хорек потер большим и указательным пальцем, имитируя шелест.
– Что?
– Я думал, вы хотите…
– Дать вам кое-что?
– Да.
– Что ж, даю вам хороший совет. – Лэм коснулся указательным пальцем носа. – Если у вас есть претензия, номер горячей линии указан на всех объявлениях.
Потом он вышел на платформу и стал ждать поезда.
Тем временем на Олдерсгейт-стрит два новых слабака в кабинете на втором этаже оценивали друг друга. Оба прибыли прошлым месяцем, в течение пары недель друг от друга; обоих изгнали из Риджентс-Парка, то есть из места, считающегося средоточием моральных и духовных ценностей Конторы. Общеизвестно, что Слау-башня (не настоящее название здания, у которого не было настоящего названия) служила своего рода отстойником: перевод сюда был временным, потому что те, кого переводили, вскоре, как правило, увольнялись по собственному желанию. В этом и заключалась цель перевода: над головами провинившихся зажигался указатель с надписью «ВЫХОД». Их самих называли слабаками, хромыми конями, клячами. «Слау-башня» – «слабаки». Игра слов основывалась на такой давней шутке, что причину ее возникновения уже почти забыли.
Эти двое – сейчас уже можно назвать их по именам: Маркус Лонгридж и Ширли Дандер – знали друг о друге в своих прошлых ипостасях, но, поскольку Риджентс-Парк предпочитал строгие разграничения, сотрудники департамента Операций и сотрудники департамента Связи, как разные виды рыб, держались в разных стаях. Поэтому сейчас, как свойственно всем новичкам, они с одинаковым подозрением приглядывались и друг к другу, и к местным старожилам. Однако же мир Конторы относительно невелик, и любые слухи успевали облететь его дважды, прежде чем рассеивался дым очередного крушения. Итак, Маркус Лонгридж (около сорока пяти, чернокожий, рожденный на юге Лондона, в семье выходцев с Карибских островов) знал, как именно Ширли Дандер вылетела из департамента Связи, а Дандер, которой было двадцать с небольшим, смахивающая на уроженку Средиземноморья (прабабушка-шотландка, по соседству лагерь военнопленных, интернированный итальянец, получивший увольнительную на день), слыхала о том, что Лонгридж после нервного срыва посещал обязательные консультации штатного психолога, но ни тот ни другая не обсуждали друг с другом ни это, ни что-либо еще. Их дни были заняты повседневной рутиной офисного сосуществования и всевозрастающим осознанием безнадежности своего положения.
Первый шаг сделал Маркус, произнеся одно-единственное слово:
– Так.
Близился полдень. Лондонская погода страдала шизоидными приступами: внезапные солнечные лучи освещали замызганные окна; внезапные порывы дождя не могли отмыть стекла.
– Что «так»?
– Так вот.
Ширли Дандер ждала, когда перезагрузится ее компьютер. В очередной раз. Программа распознавания лиц сравнивала кадры с камер наружного наблюдения, сделанные во время демонстраций и митингов протеста, с фотороботами подозреваемых джихадистов, точнее, тех джихадистов, о существовании которых подозревали; джихадистов с прозвищами и всем прочим, сведения о которых, возможно, основывались лишь на слухах, полученных в результате некомпетентно проведенной разведывательной работы. Программа, устаревшая на два года, была все же значительно новее самого́ компьютера, который болезненно воспринимал все то, что от него требовали, и дал об этом знать уже трижды за сегодняшнее утро.
Не отрывая глаз от экрана, Ширли сказала:
– Ты со мной заигрываешь или как?
– Смелости не хватит.
– Потому что это было бы неразумно.
– Наслышан.
– Вот так-то.
Еще с минуту ничего не происходило. Ширли чувствовала, как тикают ее наручные часы; чувствовала через столешницу, как компьютер пытается вернуться к жизни. Внизу послышались шаги двоих. Харпер и Гай. Интересно, куда они, подумала Ширли.
– Теперь, когда мы установили, что я с тобой не заигрываю, можно поговорить?
– О чем?
– О чем угодно.
Она мрачно посмотрела на него.
Маркус Лонгридж пожал плечами:
– Нравится тебе это или нет, но мы с тобой в одном кабинете. Хуже не станет, если сказать что-то, кроме «закрой дверь».
– Я никогда не говорила тебе «закрой дверь».
– Ну или что-то в этом роде.
– Вообще-то, мне нравится, когда она открыта. Тогда нет ощущения, что сидишь в тюремной камере.
– Отлично, – сказал Маркус. – Видишь, вот мы и начали разговор. Ты сколько в тюрьме отсидела?
– Знаешь, у меня нет настроения. О'кей?
Он пожал плечами:
– О’кей. Но до конца рабочего дня осталось шесть с чем-то часов. И двадцать лет до пенсии. Если хочешь, можно провести это время в молчании, но тогда один из нас сойдет с ума, а другой станет психом.
