— Отрадно знать это, вашего величество. Но если кто и услышит — не беда, ибо мне нечего стесняться. Я — законопослушный человек, верный своему долгу перед Короной и Палатой.
— Перед Палатой?..
— Конечно, ваше величество. Воля Палаты — это закон, а закон обязателен к исполнению всяким порядочным человеком, от батрака до императора.
— Милорд, Палата хочет избрать владыкой вашего врага!
Герцог развел руками:
— Если так случится, значит, тому и быть. Я не бунтарь и не мятежник.
— Как же я могу рассчитывать на вас?
— Как на себя саму, ваше величество.
Он поклонился с таким видом, будто все уже сказано. И действительно, что тут добавишь?
— Но, милорд… — начала Мира и осеклась, услышав собственный голос. Звучал он жалко.
Герцог Лабелин сказал:
— Ваше величество, после проклятой Северной Вспышки я взял за правило: вести только те войны, в которых могу победить. Мне думается, это хорошее правило. Буду рад, если вы примете его на вооружение.
* * *
За два месяца, что Мира не бывала в Престольной Цитадели, здесь ничего не поменялось. По правде, здесь ничего не менялось последние двести лет. Полвека назад провели искровое освещение — вот и все новшества. А в остальном, Цитадель жила так же, как еще при Юлиане: сменялись бессчетные караулы, скрипели перьями очередные дознаватели, неотличимые от прежних, пауки плели новые и новые мили нитей, а слуги сметали их с потолков отточенными за годы движениями метел. Новые узники, как сотни и тысячи до них, ежились от холода в сырых камерах, грели ладони об огоньки лампад, обкусывали ногти, обрастали бородами…
— Ваше величество, вот эти двое. Желаете допросить их по одному?
— Нет, введите обоих сразу.
Из пары мужчин один был рыжим и коренастым, второй — русым и худым. Их роднили арестантские робы, густая щетина и голодные глаза. Русый упал на колени, едва увидев Минерву:
— Ваше величество, молю о пощаде!
Рыжий крепыш согнулся в поклоне:
— Случилась ошибка, ваше величество! Я-то всегда знал, что вы придете все исправить!
— Сержант Рука Додж? — уточнила Мира, обращаясь к крепышу.
— Точно так! Ветеран Лабелина и Пикси!
— А вы — Зуб? — спросила она русого.
— Лучший зубной лекарь в Лоувилле!
— А также — бунтарь и убийца послов.
Зуб ударил челом о плиты пола:
— Бесы попутали, ваше величество! Черти заморочили! Палец судорогой свело, вот и стрельнул. А мысли такой не имел в голове!
Сержант Додж связанными руками сотворил спираль:
— А я-то, ваше величество, человек маленький. Офицеры командуют, сержанты исполняют! За командира у нас был Салем из Саммерсвита, да еще этот, лорденыш…
— Джоакин Ив Ханна, — подсказал Зуб.
— Он! — Сержант истово закивал. — Джоакин, он самый! Вот кто черт!
— Значит, вы отрицаете свою вину?
— Не отрицаем, есть вина, ваше величество! Слабы духом, вот и поддались бесовщине! Заморочили нас, запутали, окрутили! Но злого умысла не было. Мы — честные люди, ваше величество!
Мира кивнула гвардейцам:
— Дайте им сесть. Предложите хлеба и вина.
Получив в руки по лепешке, узники стали ожесточенно жевать. Крошки сыпались на бороды, глаза слезились от счастья.
— Вас что, не кормят?!
— Раз в два дня, ваше величество, — промямлил Зуб с набитым ртом. — Мы-то мужики, а остальные тут — дворяне. Тюремщики говорят: «Благородным — побольше, а вы и так обойдетесь».
— Произвол, — процедила Мира. — Я исправлю.
— Только на вас уповаем, владычица наша!..
Пока они жевали, Мира листала рапорт. Он был подписан лордом Грейсендом, прим-вассалом герцога Лабелина. После встречи с Подснежниками Мира взяла с Грейсенда клятву, что ни один крестьянин, сложивший оружие, не подвергнется репрессиям. Теперь Грейсенд сообщал:
«Довожу до ведома вашего величества, что в полном согласии с вашею волей всем крестьянам из отрядов Салема Саммерсвитского предоставлена была возможность беспрепятственно вернуться по домам. Никто не понес никаких наказаний и не претерпел преследований. Каждому были выплачены подъемные средства в размере одной елены на душу.
Также я обязан сообщить, что не каждый крестьянин проявил желание вернуться к честному труду. Веселая жизнь и легкая добыча во время похода затуманили разумы многих мужиков. Вместо того, чтобы усердно взяться за земледелие, как завещала Праматерь Людмила, часть крестьян образовала вооруженные отряды и занялась разбойным промыслом. Салем из Саммерсвита осудил их действия и призвал опомниться, что не помешало им продолжить грабеж. Число этих заблудших душ колеблется от пяти до семи тысяч. В виду столь значительного количества, они представляют большую опасность для добрых людей. Бандитским набегам уже подверглись десять деревень и два города, среди которых и столь крупный, как Лейксити. Мы, лорды Южного Пути, будем вынуждены начать карательный поход. Прошу ваше величество признать необходимость такого похода и не считать его нарушением моей перед вами клятвы.»
Когда узники покончили с лепешками и взялись за вино, Мира передала им бумагу. Рука Додж оказался безграмотен, Зуб зачитал ему вслух. Сержант прокомментировал:
— Мда уж… Беда, когда войско без головы. Солдат без офицера — хуже свиньи с рогами.
Тогда Мира взяла другую бумагу — отчет дознавателей.
— Здесь сказано, судари, что вы двое — отнюдь не те невинные овечки, какими хотите казаться. Вы присвоили выдуманные чины народного генерала и народного майора, и называли себя главными военачальниками Подснежников, а Салема из Саммерсвита именовали — цитирую — «пустым лаптем, никудышним вождем, дремучим холопом».
Они переглянулись.
— Так это, — выдавил Зуб, — нас же того… Когда ногу зажмут в колодки — знаете, как больно! Тут что угодно скажешь, лишь бы отцепились!
— А мне все ребра сосчитали, ваше величество, и на брюхо угли бросили! Могу ожоги показать!
— Нет, увольте. Стало быть, вы утверждаете, что отчет дознавателей — клевета, и не содержит ни слова правды?
— Нет, ваше величество! То бишь, да, ваше величество, вы правы, все тут — брехня! Под пытками-то всякое скажешь… А вот сейчас, без пыток, мы вам — чистую правду! Не было ничего!
— И вы не называли себя генералом и майором, не были вождями бунтарей, не пользовались влиянием в их рядах?
— Никак нет! Ничего подобного, Праотцами клянемся!
— Жаль.
Мира покачала головой и свернула в трубку обе бумаги. Как бы невзначай обронила третью — грамоту о помиловании. Дала Зубу достаточно времени, чтобы различить текст, затем свернула и ее.
