Джоакин воспрянул духом, подобно моряку, что было сбился с курса, но вдруг увидел яркий свет маяка. Те события, что тревожили иных обитателей замка, дарили путевцу лишь радость и азарт. Бегство лучников подчеркивало храбрость Джоакина, ведь он даже не помышлял об отступлении. Запертые ворота города говорили: будет штурм — и Джоакин сможет убить множество кайров с помощью Перста. А письмо герцога Ориджина означало лишь одно: сюда прибудет огромное войско — и победа над ним войдет в легенды!
Но вот что горько: не с кем было разделить переполнявшие его чувства. Не хватало друга. Гарри Хог понял бы, ведь сам носил Перст. Но Гарри мертв, а Айви почему-то запирается, стоит только завести речь о Предмете, а с остальными в замке Джо едва знаком. Большинство графских солдат не внушали ему уважения, поскольку сильно уступали в боевом искусстве. Мастер Сайрус располагал к себе, но вечно заводил речь о похоронах — и тем напоминал о смерти друга. Словом, Джоакин страдал от одиночества, и в поисках собеседника все чаще обращал взгляд на одного человека.
Лорд Мартин Шейланд поначалу смешил своими выпученными глазами и одеждою кричащих цветов. Да и вел он себя порою странно: мог уставиться и глядеть не мигая, мог придумать что-нибудь этакое, вроде капкана на дезертиров или собачьей клетки для Ионы. Но чем дольше Джоакин присматривался к лорду Мартину, тем больше достоинств замечал. Графский брат был азартен, дерзок, не гнушался простых людей, не боялся крови. Умел приказывать, когда нужно, но столь же легко подчинялся, не оспаривал первенство Виттора. А главное: Мартин все делал с открытой душою. Он не скрывал ни радости от собственных выдумок, ни ненависти к Ионе, ни любви к брату. В отличие от иных дворян, лорд Мартин смело проявлял все чувства. Джо понял это, когда принесли клетку.
Двое слуг втащили ее в донжон посреди ночи. Бряцая ключами, Мартин отпер дверь и вошел первым, с фонарем в руке. Поднял его над постелью Ионы:
— А ну смотри, тут тебе подарочек!
Северянка спала, неудобно скорчившись, ограниченная цепями. Вопреки ожиданиям, она не проснулась ни от слов Мартина, ни от грохота, с которым слуги бросили на пол решетки. Клетка была слишком велика и не прошла в двери целиком, довелось нести ее в разборе. Избавившись от груза, слуги стали отдуваться, а заодно глазеть на пленницу.
— Видите, как крепко спит! — подмигнул им Мартин. — Мы пыхтим, а она знай похрапывает. Ну, ничего, исправим.
Он открыл стеклянную дверцу фонаря и плеснул на ступню Ионы горящего масла.
— Милорд! — метнулся к нему Джоакин.
Мартин отвел фонарь и приложил палец к губам:
— Шшш! Гляди-ка: еще не заметила!
И верно: масло горело на ноге Ионы, а та продолжала спать. Вдох, второй, третий… Мартин зажал рот рукой, но по глазам было видно: вот-вот рассмеется.
Боль прорвала сон Ионы. Она с криком схватилась, попыталась вскочить, забыв о цепях. Упала, задергала горящей ногой. Хотела накрыть огонь, но не было ни одеяла, ни подушки. Тогда стала сбивать пламя голыми руками, а капли масла липли к ладоням и продолжали гореть.
Джоакин поднял кувшин с водою и смыл огонь. Перевел взгляд на лорда Мартина, желая упрекнуть его, но опешил. Брат графа заливался смехом — таким чистым и радостным, почти младенческим.
— Милорд!..
— Ты видел, как она дергалась?.. Ох-ха-ха-ха, не могу, умора же! А сначала такая: горит и спит себе!.. Ой, фуф…
Это было чудовищно — смеяться над мучениями девушки. Любой сказал бы так. Но правда… тьма сожри, состояла в том, что Иона действительно дергалась очень смешно. Нужно быть чертовски свободным человеком, чтобы заметить это вопреки гневным воплям совести.
Джоакин нерешительно улыбнулся. Мартин залился еще громче:
— А ты такой: «Милорд!..» Ой, не могу! Будто никогда не видел горящую бабу!..
— Милорд, так нельзя! — воскликнул Джо, но сам заметил долю фальши.
— Тааак нельзя, милоооорд!.. — перекривлял Мартин, сгибаясь от хохота. — Ты перстоносец или гувернантка?
Как вдруг он прекратил смеяться и подмигнул Джоакину:
— Нам. Все. Можно.
Слова с грохотом упали в душу Джо, он еще долго стоял, ошеломленный, а Мартин отдал приказ, и слуги взялись за дело. Составили вместе решетки, соединили штифтами, вогнали клинья, вбили хорошенько, чтобы руками нельзя было вытащить, затем навесили дверцу. Посреди спальни выросла немаленькая клетка — футов пять на пять.
— Хороша! — похвалил Мартин и отстегнул цепь, державшую Иону. — Ступай в конуру, волчица.
Пленница не двинулась с места. Мартин хрустнул костяшками и сжал руку в кулак.
— Ступай, ну!
Иона не пошевелилась, даже не съежилась в ожидании удара. Казалось, и сам Мартин, и любые его угрозы совершенно безразличны ей.
— Ну что ж… — Шейланд занес руку, как вдруг повернулся к Джо: — Нет, парень, лучше ты. Ударь ее по лицу, а затем брось в клетку.
Джоакин покраснел:
— Милорд, это неправильно!
— Ты не хочешь ее бить?
— Не хочу!
Мартин пожал плечами:
— А я-то думал… Ладно, если не хочешь… Тогда просто засунь в клетку.
Джоакин шагнул к койке и взял Иону за руку:
— Вставайте, миледи. Так нужно.
— Не смей прикасаться!
Власть. Превосходство. Лед. Сталь. В трех словах — все. Джо отдернул руку, отшатнулся.
Мартин, следивший за ним, издал смешок.
— Ты — собака?
— Милорд, что?..
— Она командует — ты делаешь. Она: «Вон!» — ты пошел. Она: «Голос!» — ты гав-гав!
— Это не так! Просто я…
— Гав! Гав!
Джо ощутил себя голым и с ног до головы облитым помоями. Захотелось сбежать отсюда… Но именно этого Иона добивается! Чтобы все ушли, пристыженные, а ее оставили на кровати!
— Гав! Гав! Р-рррав!
Она думает, что все еще при власти! Точно как Аланис. Та тоже командовала, даже когда помирала от гноя. Нашлась богиня!
— Р-ррав! Р-рррав! Вуф-вуф-вуф! — бесновался лорд Мартин.
Джоакин шагнул к Ионе и ударил по лицу. Открытой ладонью, но сильно. Она слетела с койки. Джо схватил ее за ногу, протащил по полу, как мешок, и вбросил в клетку. Затем вышел прочь, не оглядываясь.
До ночи Джоакин не находил себе места. В душе царило смятение, будто порвана некая нить, пересечена граница, и возврата не будет. Странное дело: не тогда он ступил за грань, когда стрелял в кайров и просил Гарри убить Иону, а теперь, когда просто ударил по лицу. Думая здравым умом, ничего в этом поступке нет особенного. После расстрела Перстом, после самоубийства и воскрешения, пощечина — сущая мелочь для Ионы, о ней и вспоминать-то глупо. В родном селе Джоакин знавал мужиков, которые колотили жен каждое воскресенье. Послушают проповедь, наполнятся праведными мыслями, вернутся домой — и отвесят супруге за все ее проступки, что с прошлых выходных накопились. И бабы не просто терпели, а даже больше любить начинали! Что тут говорить об одной жалкой затрещине, влепленной не любимой жене, а — врагу, убийце в платье! Если так подумать, то пощечина — вообще ничто, Иона заслужила гораздо больших мучений!
