Адрес электронной почты Клод хранился в компьютере Клео. Но на письмо Люси Клод не ответила.
Почту Лары Адриен раздобыл, обратившись в управляющую компанию дома, в котором та до сих пор жила.
10
Первое, что он произнес, когда она открыла ему дверь, было слово «прости». Йонаш просил прощения за то, что опоздал на вечеринку в честь дня рождения на тридцать два года и двадцать минут. Сорокавосьмилетняя Клео фыркнула так же, как фыркала Клео шестнадцатилетняя. Казалось, время было не властно над ней, во всяком случае, ее лицо с ненакрашенными ресницами оставалось таким же детским. Йонаш протянул ей пакет в подарочной упаковке – полное издание песен Милен Фармер – и оранжевую картонную папку с растянутыми резинками, из которой извлек листок: Серж написал это ей в 1993 году, в больнице. Ионаш часто собирался переслать ей это письмо, но так и не решился.
После ужина они вчетвером прогулялись вдоль канала; ночь подкрадывалась незаметно; над гранатовой крышей театра «Ла-Виллет» веером сгущалась синева.
Люси и Адриен шагали далеко позади. Клео обернулась и махнула им рукой: встретимся дома.
– Знаешь, мне хотелось бы кое-что тебе рассказать. Ионаш слушал Клео не перебивая. Потом протянул ей бумажный носовой платок. Слезы у нее на щеках прозрачностью напоминали дождевые капли.
Она достала из кармана сложенную вчетверо газетную вырезку.
– Если я им напишу, если я туда пойду, ты сходишь со мной? – спросила она Ионаша.
11
Сервер, на котором сотрудники Центрального управления по противодействию торговле людьми обнаружили файл под названием «Галатея», уже несколько месяцев пользовался их повышенным вниманием. Самые старые снимки, сделанные пленочным фотоаппаратом, по всей видимости, относились к 1980-м годам; у самых свежих удалось проследить цифровой след – они датировались 1994 годом. Под каждым изображением стояла ссылка на уже не существующий ресурс.
Файл напоминал каталог, только непонятно было, какие товары предлагали эти безымянные девочки-подростки, и лишь какая-нибудь деталь – резинка в волосах, часы Casio, свитер Chevignon – позволяла судить о времени, когда были сделаны фотографии.
Некоторые смотрели в камеру, вытаращив глаза и едва сдерживая смех, словно сами не понимали, как здесь очутились. Другие принимали позу моделей, подсмотренную в модных журналах, – опущенный подбородок, взгляд исподлобья.
Это был каталог прощания с детством – обгрызенные ногти, покрытые ярким лаком, челки до глаз, брекеты на зубах.
Когда Энид впервые услышала от своего брата, журналиста-расследователя, об этом файле, ей и в голову не пришло, что он ляжет в основу ее будущего документального фильма.
Она постоянно твердила своим студентам-кинематографистам, что у нее нет никаких особых приемов, которыми она могла бы с ними поделиться. Она знала одно: рассказывай о том, что тебя волнует. В документалистике, как и в художественной литературе, сюжет – это ширма, скрывающая вопросы, на которые у нас нет ответов. Искать сюжет бесполезно – все равно не найдешь; надо лишь не мешать себе слушать, и тогда он сам подаст голос. На самом деле он уже здесь, как заноза под кожей, о которой не думаешь, как забываешь о сколе на зубе, пока не проведешь по нему языком.
Лица из файла рассказывали свои истории без слов и субтитров, и Энид не сразу поняла, что эти истории ее волнуют.
Через три месяца полиции удалось идентифицировать одно из лиц благодаря заявлению матери девочки, поданному в 1991 году: Д., тринадцать лет.
Мать Д. обвиняла фонд «Галатея» в оказании преступного давления на ее дочь. Но у фонда не оказалось ни почтового адреса, ни официальной регистрации, да и само понятие «преступного давления» появилось в Уголовном кодексе только в 1994 году, так что дело не стали даже заводить.
Полиция связалась с Д., которой к этому времени исполнилось сорок два года; она согласилась дать показания, но только после консультации со своим адвокатом, мэтром Баррелем. Брат Энид в рамках другого расследования уже вступал с ним в контакт через его ассистентку и без труда получил от нее копию показаний Д.
Брат дал Энид их прочитать.
В 1991 году я училась в четвертом классе. Одна девочка из нашего класса сообщила нам потрясающую новость: она прошла отбор, организованный неким фондом, выделяющим подросткам стипендии, позволяющие им осуществить свою мечту. В ее случае речь шла о стажировке в качестве стилиста в некоем доме высокой моды.
Я увлекалась верховой ездой, и в комнате у меня на стенах висели постеры с лошадями, но занималась я этим только летом, когда ездила к дедушке с бабушкой в Собюсс, потому что там уроки стоили не так дорого. В окрестностях Парижа они были доступны только тем, кто располагал значительными средствами.
Мать одобрила мое решение попытать удачу; ей не нравилось, что по субботам я без дела шатаюсь по площади мэрии в Сержи.
Вскоре я познакомилась с представительницей фонда. Она говорила, что деятельность фонда «Галатея» строится на принципе «равенства шансов», а мой случай кажется ей перспективным. Мы встречались несколько раз. Она сказала, что надо собрать «пакет документов». Звучало все это серьезно. Она подарила мне книгу о Бартабасе
[20], а как-то в субботу пригласила меня в Лувр; помню картину Жерико «Лошадь, испуганная молнией». Меня в этой женщине покорила не столько ее культура, сколько знаки внимания, которые она мне оказывала. Она пообещала правильно оформить мне все документы и организовала фотосессию. Снимок из файла как раз оттуда.
Дней через десять Кэти позвонила моей матери и сказала, что я прошла отбор. На следующем этапе я должна буду убедить членов комиссии. Мать ради такого случая купила мне новое платье. Мы только об этом и говорили.
Кэти объяснила, что не сможет присутствовать на собеседовании из-за «конфликта интересов».
Я поехала туда одна. Мне было очень страшно. Я редко бывала в Париже, а в 16-м округе – никогда. Членов комиссии было пятеро, все – мужчины лет пятидесяти. Еще там были три девочки моего возраста, но между собой мы не разговаривали: мы же были конкурентками! Один из членов жюри даже провозгласил: «Пусть победит сильнейший!» Меня там все потрясло: и пышность поданного обеда, и официантка, похожая на модель, и разговоры, которые вели между собой члены комиссии; они рассуждали о кино, о литературе, а я ничего в этом не понимала… Рядом со мной сидел мужчина, который рассматривал мою кандидатуру. Я подготовила целый рассказ о своем увлечении, но он расспрашивал меня о том, какие песни мне нравятся и с кем из девочек я дружу. После этого я немного успокоилась, тем более что он несколько раз повторил, что «изумлен» моей зрелостью и восприимчивостью. Напоследок он заявил, что я его «покорила», и предложил в дальнейшем разработать для меня план личного роста; он слышал, что на Пасху в коммуне Венсен, в пригороде Парижа, организуют курсы по скачкам с препятствиями. Я была в восторге. Молодая официантка отвезла меня домой на машине. Она сказала, что на меня запал еще один член комиссии, кинопродюсер; я не испытывала желания сниматься в кино, но почувствовала себя польщенной. Прощаясь, она протянула мне конверт, в котором лежало двести франков, и добавила, что это аванс в счет стипендии.
