Египет, где Израиль, по преданию, страдал в рабстве до Исхода под водительством Моисея, также в течение тысячелетий был развитым обществом. Как и в Междуречье, здесь была создана ирригационная экономика под управлением централизованного государства. Египетские культурные и религиозные влияния в большинстве библейских текстов распознать не так легко, за некоторыми примечательными исключениями, среди которых библейская Книга притчей Соломоновых; возможно, дело во враждебности к Египту, которая находит частое проявление в библейских книгах, например в пророчествах Иеремии. Причины такой враждебности лежат не только в преданиях об Исходе, но и в близости Египта как великой державы к границам Израиля и Иудеи: «Господь Саваоф, Бог Израилев, говорит: вот, Я посещу… Египет, и богов его и царей его, фараона и надеющихся на него…» Выдвинуто предположение, что на непримиримый монотеизм, приписываемый Моисею, с его четким разделением между истинной и ложной религиями, повлияла потерпевшая поражение религиозная революция фараона Ахетатона, который в XIV веке до н. э. отрекся от традиционного для Египта политеизма и стал поклоняться единому солнечному богу, но легче проследить «обратное» влияние египетской культуры, выразившееся в том, что самые характерные религиозные практики языческого Египта стали восприниматься как величайший грех.
Что касается религиозного влияния персидского государства, чье благожелательное отношение позволило иудейским изгнанникам возвратиться в VI веке до н. э. из Вавилонии и со временем отстроить Иерусалимский храм, вероятно, самым удивительным его примером можно считать распространение представления об ангелах как обитателях царства Божьего. Влияние на иудаизм греческих идей после разгрома Персидского царства Александром Македонским в 332–323 годах до н. э. и включения Иерусалима в орбиту эллинистических государств, управляемых царями македонского происхождения (см. главу 5), приобрело заметные масштабы слишком поздно, чтобы сколько-нибудь значительно отразиться на самой Библии, хотя цинизм Екклезиаста можно приписать влиянию греческой философии. Эти отголоски большого мира, в котором создавалась Библия, разбросаны по тексту неравномерно и наряду с лингвистическими свидетельствами служат критериями для датировки тех или иных книг. Так, наряду с особенностями древнееврейского языка Книги Екклезиаста встречающиеся там идеи греческого происхождения указывают на то, что книга была создана в III веке до н. э., хотя традиция приписывает ее авторство правившему лет на 800 раньше царю Соломону [5].
В Библии описан целый ряд различных ландшафтов — от болот, лагун, солончаков, тростниковых зарослей Междуречья и египетских деревенек, тянувшихся вдоль Нила вперемежку с пирамидами, до скал и песка Синайского полуострова, где между редкими колодцами бродили кочевники, и оседлой земледельческой территории Израиля железного века с регулярными урожаями зерна, винограда и оливок. В этих ландшафтах воображаемого не меньше, чем реального: Иордан никогда не был такой уж значительной рекой, а Иудея может показаться «землей, текущей молоком и медом», только по контрасту с сухими полупустынями, расположенными к югу и востоку от нее, — но все эти ландшафты оставили глубокий след в религии, которой в следующие два тысячелетия предстояло развиваться в совершенно других природных условиях.
К тому моменту, когда корпус библейских текстов сложился примерно в нынешнем виде (в III веке до н. э.), самыми важными почти для всех иудеев были пять книг Моисеевых — Пятикнижие. Для Иосифа Флавия самыми авторитетными книгами иудаизма были «закон и пророки»; ту же позицию занимали и его современники, писавшие Новый Завет. Подавляющее большинство библейских рукописей, найденных среди свитков Мертвого моря, представляют собой фрагменты Пятикнижия, в первую очередь Второзакония. Фигура Моисея как автора Пятикнижия была уникальной в глазах иудеев уже тем, как он обрисован в самом Пятикнижии, где Бог особо выделяет его среди других пророков, которым является в видениях и снах: «Но не так с рабом Моим Моисеем… устами к устам говорю Я с ним, и явно, а не в гаданиях, и образ Господа он видит», так что «не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицем к лицу». Такие похвалы тем более удивительны, что в самом Пятикнижии Моисей как вождь не лишен недостатков; Бог даже не позволил ему войти в Землю обетованную за недостаток веры, проявленный, когда народ роптал в Мериве. В библейских книгах Пророков и Псалтири Моисей упоминается удивительно редко, хотя бо́льшая часть Пятикнижия представляет собой, согласно тексту, божественные повеления, переданные народу через Моисея: «И сказал Господь Моисею, говоря…» [6].
Ни в одной другой книге Библии божественное откровение не представлено так непосредственно и так последовательно, но и другие книги во времена Иосифа Флавия считались причастными той же ауре боговдохновения, что и Пятикнижие. Иосиф дает нам самое раннее свидетельство существования чего-то вроде канона Писания, замечая, что у иудеев, в отличие от прочих народов:
…раз никто не имеет права вносить в списки что-либо от себя… но только у пророков с достоверностью переданы самые отдаленные события глубокой древности, как они были, частью записанные по Божественному вдохновению, частью — ими самими, то у нас… только двадцать две [книги], содержащие летопись всех событий нашей истории, и они по справедливости почитаются боговдохновенными. Пять из них — книги Моисея, которые содержат законы и историческое предание от сотворения человека до смерти Моисея… От смерти Моисея до царствования персидского царя Артаксеркса, преемника Ксеркса, жившие после Моисея пророки составили еще тринадцать книг с изложением событий. Остальные четыре книги содержат песнопения Богу и наставления людям в их повседневной жизни [7].
Кажется очевидным, что в этом отрывке Иосиф имеет в виду нечто довольно близкое именно к тому канону Библии, который позднее считали истинным раввины и христиане. Хотя здесь он ссылается на эти книги, чтобы подчеркнуть достоверность еврейских преданий об истории, исключить из списка «остальные четыре книги» он не мог (по-видимому, в этом списке точно были Псалтирь, Книга притчей Соломоновых и Екклезиаст, но какая еще книга входила в эту категорию, установить труднее), хотя они вовсе не содержат исторических сведений [8].
Вера в божественное происхождение слов, записанных в Пятикнижии, сделала священными и пергаменты, на которых эти слова были записаны. Иосиф Флавий писал о волнениях, вспыхнувших после того, как в середине I века н. э. в Иудее римский солдат бросил в огонь свиток Торы. Когда в 66 году, перед самым началом войны против Рима, на синагогу в Кесарии напали местные язычники, евреи покинули здание, но сохранили священные свитки. Сам Иосиф вспоминал, что после разрушения Храма в 70 году выпросил в дар у римского императора Тита священные книги.
В ранней раввинистической терминологии, примеры которой мы находим в Мишне, священные книги — это книги, «оскверняющие руки». Это понятие необходимо сопоставить с более общими понятиями о чистоте и нечистоте в библейских текстах (см. главу 4), но в данном случае, очевидно, имеется в виду некий духовный «заряд», подобный силе, по преданию, убившей во времена Давида Озу за то, что тот дотронулся до ковчега Завета (но не столь смертельный). У этого понятия нет аналогов в других дохристианских религиях; во многих отношениях еврейское преклонение перед текстами Писания как объектами было по своему характеру сходно с языческим отношением к статуям богов. Уже в раввинских текстах начала III века н. э. можно найти правила переписывания священных текстов; в следующие века эти правила всё усложнялись, вплоть до появления подробных инструкций даже по выписыванию декоративных коронок — наверший для определенных букв в свитках Торы. Появление тщательно разработанных правил можно проследить по библейским рукописям из Кумрана — самым ранним из дошедших до нас (в некоторых случаях созданным во II веке до н. э.) — в таких приемах, как использование палеоеврейского письма или точек вместо божественного имени, вероятно, во избежание случайного произнесения этого имени вслух, что, как мы увидим (см. главу 4), воспринималось как святотатство [9].
