При этом подходы к изучению Талмуда действительно изменились: теперь ученые куда меньше заботились о выводе из древних текстов практических законодательных норм, которые без труда можно было отыскать в кодексах. Характерной чертой учебы в ешивах ашкеназских стран по-прежнему оставалось скрупулезное изучение текста Талмуда с комментариями Раши и других мудрецов средневековой французской и немецкой традиции. Однако в новом методе обучения под названием пильпуль было кое-что от гуманистического акцента на интеллектуальную независимость, при сохранении глубокого уважения к традиционным источникам. Пильпуль (существительное от глагола пильпель — «посыпать специями» или «приправлять») подразумевал интенсивное устное обсуждение между главой ешивы и учеником. Пильпуль должен был развивать логическое мышление и умение путем казуистической аргументации разбираться в тончайших хитросплетениях Талмуда. В основе пильпуля лежало предположение о том, что каждое предложение в Талмуде имеет самостоятельный смысл, который нужно лишь вычленить, приложив воображение, понимание, интуицию и огромные усилия, даже если для этого придется вникать в мельчайшие детали или отрицать буквальный смысл текста.
По сохранившимся описаниям трудно ощутить атмосферу, в которой проходило такое обучение, если не приводить длинных цитат: ведь основной чертой пильпуля как раз и является необходимость проработать все возможные варианты, следующие из исходного текста. Достаточно будет одного примера. Вот как Арье-Лейб бар Ашер Гинзбург, уроженец Литвы, глава ешив в Минске и Воложине, а под конец жизни (1765–1785) в Меце, автор целого ряда работ, сформировавших доныне характерные для литовских евреев подходы к изучению Талмуда, доказывал истинность одного комментария к Талмуду и некорректность другого, сопоставляя два талмудических отрывка:
Талмуд утверждает, что поиск и уничтожение хамеца накануне Песаха — лишь предписание мудрецов; ведь, согласно заповедям Торы, достаточно, если владелец устно или в мыслях объявит его уничтоженным и приравняет к праху земному. Раши писал, что достаточность заявления владельца выводится из текста Писания. Однако в тосафот сказано, что это не может быть выведено из соответствующего места в Писании, так как употребленное там слово означает «удалить», а не «объявить уничтоженным». Простое объявление хамеца уничтоженным достаточно по той причине, что тем самым владелец отказывается от своих прав на хамец, и он считается никому не принадлежащим, и за него никто не несет ответственности, так как на Песах нельзя держать в доме только свою собственную квасную пищу, а чужую пищу хранить можно. Хотя формулировка, достаточная для объявления хамеца уничтоженным, недостаточна для объявления частной собственности бесхозной, однако, как объясняет р. Нисим Геронди, соглашаясь с точкой зрения тосафот, право собственности на хамец накануне Песаха, даже до полудня, становится весьма эфемерным, ведь начиная с полудня его уже нельзя будет использовать; следовательно, право собственности становится иллюзорным, и ввиду его слабости достаточно мысленного отказа от этого права, чтобы хамец считался не имеющим хозяина. Р. Арье-Лейб берется доказать истинность мнения тосафистов, объясненного р. Нисимом, и в то же время неверность точки зрения Раши, на основе отрывка, встречающегося в Талмуде позже, где говорится, что с полудня кануна [Песаха] до окончания праздника простое заявление об уничтожении хамеца не освобождает человека от ответственности за хранение хамеца в доме; ведь если ему полностью запрещено использовать квасное, он не может предъявить свои права собственности, отвергаемые в ходе подобного заявления.
Цепочка виртуозных умозаключений продолжается еще долго, с привлечением цитат из ряда других трактатов Талмуда, пока Арье-Лейб не оказывается в состоянии заключить, исходя из принципов талмудического спора, что мнение тосафистов, представленное р. Нисимом, или Раном, учившим в Испании в середине XIV века, верно, а Раши ошибается. Для мастера пильпуля были не столь важны тема обсуждения и конечный вывод, сколько возможность блеснуть логикой и эрудицией. Оттачивание искусства спора слишком легко превращалось в самоцель, и юные ученики, начиная с тринадцатилетнего возраста, нередко переходили из ешивы в ешиву в поисках выдающихся учителей, которые могли бы открыть им дорогу к славе [12].
Сам по себе пильпуль был не таким уж новым методом обучения. Термин пильпуль встречается уже в Талмудах, где обозначает проницательные рассуждения, позволяющие устранить очевидные текстуальные трудности. Применяли пильпуль и тосафисты Франции и Германии, а также некоторые их испанские современники для снятия явных противоречий в комментариях Раши. Но в ашкеназском мире в начале Нового времени популярность этого метода достигла невиданных высот; некоторые каббалисты считали прозрения величайших мастеров пильпуля свидетельством божественного вдохновения. Такие мастера становились знаменитостями, к ним сватали богатых невест, их звали на должности руководителей общины. Особенно гордились «своими» интеллектуалами общины, содержавшие ешивы, где те учились (общины выделяли на ешиву средства из податей и кормили неимущих учеников). Средневековые ешивы в ашкеназских странах нередко сохраняли статус более или менее частных заведений, содержавшихся возглавляющим их раввином, но с XVI века местные общины стали рассматривать траты на ешиву как религиозную обязанность. Постановление первого съезда литовского Ваада
[140] в 1623 году даже обязывало все общины, где есть раввин, содержать ешиву, количество учеников в которой зависело от размера общины [13].
Всеобщее увлечение пильпулем не обошлось без резкой критики со стороны некоторых представителей ашкеназского еврейства, в первую очередь Элияѓу бен Шломо Залмана — Виленского гаона, который пользовался прижизненным признанием как самый эрудированный ѓалахический авторитет не только в Литве XVIII века, но и во всем раввинистическом еврействе со времен Средневековья. Независимостью и ясностью мышления, принесшими ему известность, Элияѓу бен Шломо был отчасти обязан своему нестандартному обучению. Развитой не по годам ребенок, родившийся в Вильне в 1720 году, так быстро освоил обычную программу раввинистического образования, что с десяти лет стал заниматься самостоятельно, изучая тексты вне рамок какой-либо ешивы. Слава о нем шла по всей Литве, когда он был еще подростком, а по наступлении двадцатилетия он отправился странствовать по Польше и Германии — от одной общины к другой. К моменту возвращения в Вильну в 1748 году он слыл гордостью родного города; община ценила его и ограждала от всех хлопот. Гаон
[141] получал еженедельное вспомоществование, благодаря которому смог вести уединенную жизнь, посвященную учению. У него был лишь небольшой кружок учеников, так что огромным влиянием он был обязан не какой-либо формальной должности, а исключительно собственной репутации ученого — ни один из написанных им объемистых трудов не был напечатан при его жизни, хотя вскоре после его смерти, последовавшей в 1797 году, его последователи напечатали значительное число его рукописей [14].
