Демографические сдвиги последних двух веков происходили на фоне трансформации обществ, в которых проживали евреи. Некоторая часть укорененных еврейских общин Германии, Голландии, Франции и Англии в XVIII веке откликнулась на зов эпохи Просвещения, главной характеристикой которой была вера в мощь человеческого разума, способного реформировать общество, расширить знания людей о мире и его предназначении. Того же Баруха Спинозу (см. главу 14) можно считать одним из философов, чьи сомнения в истинности общепринятых догматов предвосхитили эпоху Просвещения, в конце 1780-х годов достигшую вершины своего выражения в политических идеалах Великой французской революции и американском Билле о правах. Затронули евреев и секуляризация общественной жизни, и скептическое восприятие роли религии в обществе, выразившееся в отделении церкви от государства в некоторых странах Европы и в Соединенных Штатах (во всяком случае, в теории) с момента их основания, и рост европейского национализма в XIX–XX веках. Ближе к нашему времени евреи Израиля и США стали все больше адаптироваться к новым культурным тенденциям, среди которых гендерные вопросы, значительно возросшее внимание к гуманному обращению с животными и экологическим проблемам, а также понимание и продвижение идеи мультикультурности как безусловного блага.
То, как реагировали и реагируют евреи на культурные и социальные изменения в «большом» мире, отчасти обусловлено реакцией на те же явления христиан, а также переменами внутри самого христианства. Во многих христианских странах, начиная с эпохи Просвещения, религиозная принадлежность стала рассматриваться государством как дело личного выбора, а роль церкви в политике была жестко ограничена или де-юре (как во Франции и США с конца XVIII века), или де-факто (как во многих современных европейских странах, где в общественном мнении светские голоса преобладают даже при традиционно сильной позиции католической церкви, как это происходит в Италии или Ирландии). Уход религии в сферу частной жизни освободил место для множества конкурирующих христианских деноминаций и сект, заявляющих монополию на истинную веру (иногда под соусом радикального возврата к истокам); лишь иногда, хотя в последние годы все чаще, раздаются голоса экуменистов, призывающих к объединению. Широкое общественное обсуждение последствий научного прогресса для религиозной веры началось в середине XIX века, когда теория Дарвина вступила в видимое противоречие с Библией, но так и не сдвинулось с мертвой точки. Успехи библейской критики, начиная с первых достижений Юлиуса Велльгаузена, современника Дарвина, стали основанием для сомнений в достоверности Библии уже по другим причинам — литературным и историческим. Ко всем этим проблемам в последние годы добавились новые предметы для спора, связанные с масштабными сдвигами в обществе, — например, об отношении к допуску женщин или гомосексуалов на руководящие должности в христианских общинах. Во многих европейских обществах рост мусульманского населения привел к необходимости вернуться к вопросам веры и толерантности, что неизбежно коснулось и евреев, и христиан: общее число мусульман в Европе (не считая Турции) в 2010 году оценивалось в 44 миллиона, или 6 % от всего населения.
В определенном смысле можно утверждать, что многие евреи сегодняшней диаспоры, живущие в мультикультурных западных обществах, исповедуют свою религию практически на тех же условиях, что и христиане: они могут присоединиться к определенной синагогальной общине (или выйти из нее) так же, как христиане могут присоединиться к приходу той или иной церкви, — и по схожим причинам, среди которых и семейные традиции, и социальная солидарность, и удобство расположения, и личность религиозного руководителя, и иногда (конечно же) религиозные убеждения. Подобная свобода религиозной самоидентификации может рассматриваться как одно из величайших изменений еврейской религиозной жизни за последние два века: ведь до самого недавнего времени в большинстве стран евреи жили обособленно и нередко становились жертвами антисемитизма того или иного рода.
На положение еврейского населения Восточной Европы в конце XVIII века, в период расцвета ешив и укоренения хасидизма, самым серьезным образом сказалось распространение власти царской России на польские земли начиная с 1772 года. Доступ евреям во внутренние губернии России был в целом закрыт, и царская власть, вообще строго контролировавшая перемещения подданных, установила пределы, дальше которых евреи селиться не имели права. Границы черты оседлости, как называли ее с конца XVIII века, в течение следующего века с четвертью неоднократно менялись. В различные периоды черта оседлости включала немалую часть современных территорий Литвы, Белоруссии, Польши, Молдовы и Украины, а также западных регионов России. С конца 1850-х годов право жительства в любом населенном пункте России получили купцы первой гильдии, лица с университетским образованием, представители медицинских профессий и некоторые ремесленники, но в 1882 году эти исключения перестали действовать, когда после погромов на юге Украины в 1881 году власти обратили внимание на напряженные отношения между еврейскими и русскими торговцами в деревнях
[160]. Так называемые «Временные правила» от 3 мая 1882 года запретили евреям вновь селиться в селах и деревнях даже в черте оседлости в видах защиты интересов русских крестьян.
Интенсивная религиозная жизнь местечка, или штетла (оба слова буквально переводятся — с польского и идиша соответственно — как «городок»: небольших поселений полугородского типа в Восточной Европе было немало, и многие из них были населены преимущественно евреями), все больше оказывалась под угрозой. Целые поколения евреев жили и процветали в местечках, которые первоначально принадлежали польской шляхте; селившиеся там евреи оказывали услуги окрестным крестьянам (держали мельницы, постоялые дворы, винокуренные заводы) или брали на откуп сбор налогов и пошлин. Евреи действовали как посредники между шляхтой и крестьянством со времен позднего Средневековья. В местечковых общинах царили традиционные идеалы благочестия, учебы и учености, коллективной справедливости и милосердия на фоне тяжкого труда каждой семьи, пытавшейся заработать крохи на цыпленка или рыбу к субботе и мацу к Песаху. В синагоге, служившей и для собраний, и для молитв, и для учебы, люди ученые, состоятельные и почитаемые сидели рядом с ковчегом, за ними располагались степенные домовладельцы, далее теснились невежды и бедняки, а нищие, получающие помощь от общины, ютились у западной стены. Дома, судя по идеализированным рассказам великого еврейского писателя Шолом-Алейхема, глава семьи наслаждался идишкайтом (порождающее целый комплекс ностальгических ассоциаций слово на идише, которое можно перевести как «еврейский образ жизни») в теплом семейном кругу с неизменными вехами — субботним миром и праздничными торжествами:
