И вот, придя домой из бани полным свежести и сил, словно заново родившись, он облачается к празднику. Надевает субботний кафтан и новенький пояс, бросает украдкой взгляд на Бас-Шеву в новом платье с новым шелковым платком и находит, что она по-прежнему видная женщина — его добрая, щедрая, благочестивая жена… А потом идет с Фройке в синагогу, где его со всех сторон приветствуют: «Ну-ну, реб Фишель! Как поживаете? Как там меламед [учитель]?» — «Меламед пока учит». — «Что в мире нового?» — «А что должно быть нового? Мир-то всё тот же». — «Что делается в Балте?» — «Да что там сделается! Балта — она и есть Балта». Всегда, каждые полгода — одни и те же речи, в точности те же, слово в слово. И кантор Нисл выходит к кафедре начинать вечернюю молитву… Вот они и дома, все готово к пасхальной трапезе. Вино в бокалах, хрен, яйца, харойсес [паста из фруктов и орехов, символизирующая глину, которую месили рабы в Египте] и все необходимые припасы. Готов и «трон» — два табурета, на них большая подушка. Скоро Фишель превратится в короля и воссядет на царственном троне, облаченный в белое, рядом с ним усядется его супруга — королева Бас-Шева в новом шелковом платке, а напротив будут сидеть кронпринц Фройка в новом картузе и принцесса Рейзл с заплетенными в косу волосами [3].
На практике жизнь евреев Восточной Европы была более разнообразной, чем представляется по сложившемуся стереотипу, и совсем не такой неизменной; массовая эмиграция конца XIX века во многом была обусловлена широко распространившимся желанием вырваться из традиционного окружения.
После революции 1917 года (немало евреев приняли в ней участие, а многим другим она принесла ужасные страдания — только на территории Украины погибло 200 000 евреев) черту оседлости отменили, и евреи стали массово переезжать в крупные города России, в первую очередь в Москву. Отношение к ним коммунистического государства было двойственным. К 1927 году евреи были третьей по численности национальностью среди членов партии; впрочем, официальная линия колебалась: то ли евреев следовало все-таки признать отдельным народом, то ли попросту ассимилировать в дружное советское общество. С середины 1920-х годов предпринимались попытки основать еврейские сельскохозяйственные коммуны на обширной, но суровой территории Дальнего Востока на границе с Маньчжурией. Но проект еврейской советской республики провалился: доля еврейских поселенцев никогда не превышала четверти населения Еврейской автономной области (такое название получил вновь созданный регион). Национальным языком евреев был признан идиш, а соблюдение религиозных обрядов было позволено только как элемент национальных культурных традиций. При этом государство не одобряло ни идиш, ни участие в обрядах — особенно в период антисемитской кампании 1948–1953 годов против «еврейского национализма» и «космополитизма». К 1970 году подавляющее большинство евреев Советского Союза говорило только по-русски и не знало об иудаизме практически ничего; в немногочисленных оставшихся открытыми синагогах молились только старики. Большинство советских евреев, получивших разрешение на выезд в Израиль в 1970-х и 1980-х годах, по приезде знакомились с религией предков с нуля, а многие и вовсе не питали к религии никакого интереса.
Травму, пережитую советским еврейством при Сталине в конце 1940-х годов, конечно, усугубило уничтожение множества еврейских общин на западе страны во время немецкой оккупации в 1941–1945 годах. И на первый взгляд странно, что попытку «окончательного решения еврейского вопроса» предпринял не репрессивный советский режим, а государство, принадлежавшее вроде бы к просвещенной части Европы.
Французская революция, провозгласив равенство и братство, открыла евреям Западной Европы возможность впервые с конца эпохи античности стать из едва терпимого меньшинства полноправными членами общества, в котором они жили. Но в самой Франции личная эмансипация сочеталась с бюрократическим государственным контролем за религиозной жизнью. По указанию Наполеона Бонапарта 26 июля 1806 года в Париже открылось Собрание еврейских нотаблей (как раввинов, так и уважаемых светских евреев), призванное превратить евреев из «нации внутри нации» во «французских граждан Моисеевой веры». Собрание было настроено патриотично, но вскоре стало ясно, что для вступления его решений в силу последние должны обрести статус религиозного установления. Тогда Наполеон созвал так называемый Французский синедрион из 71 члена (в основном в нем участвовали раввины, но не только), поставив задачу разделить непреложные религиозные законы иудаизма и те законы, от которых легко можно отказаться. Целью этого было включить в религиозные требования иудаизма верность французскому государству и, в частности, воинскую обязанность, а также заставить евреев дублировать религиозные церемонии бракосочетания и развода соответствующими гражданско-правовыми актами. Синедрион начал свою работу 9 февраля 1807 года, и в 1808 году на базе его решений во Франции была создана система консисторий с руководством из раввинов и светских нотаблей, которые должны были управлять еврейской жизнью в интересах государства. Среди задач консисторий было обеспечение призыва евреев на военную службу. Центральная консистория в Париже состояла из трех главных раввинов и двух светских представителей общины. Эта система, до сих пор действующая во Франции, Бельгии и Люксембурге, не всегда служила государству для вмешательства в еврейские религиозные дела. Однако, если учесть, что с 1830 года французское государство содержит раввинистическую семинарию, а в 1845 году был учрежден главный раввинат Франции, может показаться, что ради эмансипации евреям страны пришлось отчасти поступиться религиозной автономией [4].
Евреи покоренных Наполеоном немецких городов, в том числе Франкфурта и городов Ганзы, по настоянию Франции также были уравнены в правах с остальным населением, но, несмотря на борьбу еврейских делегатов за гражданские права на Венском конгрессе (а может быть, и из-за нее), после падения Наполеона во многих германских государствах наступила антисемитская реакция, которой способствовали романтические представления христианской тевтонской культуры, в которой евреям не было места, если они не отказывались от иудаизма, — или не было места вовсе. В августе 1819 года произошли еврейские погромы в Вюрцбурге, получившие название «хеп-хеп» по кличу погромщиков. Сперва беспорядки ограничивались Баварией, Баденом, Галле и Вюртембергом, где они затронули и сельские территории, но затем распространились далее: на север — вплоть до Копенгагена, на восток — до Кракова и Данцига, на юг — до Граца. Причины погромов были отчасти экономическими: после голода 1816 года крестьяне в деревнях задолжали еврейским купцам и ростовщикам. Но имело место и чувство обиды от новых свобод, полученных еврейскими финансистами; яростному погрому подверглись, в частности, дома Ротшильдов во Франкфурте. В ответ немецкие государства не нашли ничего лучшего, как во избежание обид и беспорядков отменить эмансипацию, и в следующие десятилетия немецкие евреи, все большая доля которых принадлежала к среднему классу и жила в крупных городах, особенно в Берлине, активно боролись за равные гражданские и политические права. Евреи принимали участие в революции 1848–1849 годов, считая себя частью общенемецкого движения, направленного на создание свободного, демократического, либерального германского государства. В новой Германской империи, основанной после франко-прусской войны 1870 года, немецкие евреи были в большинстве отношений уравнены в правах с остальными гражданами, хотя по-прежнему имелись официальные ограничения на занятие ими любой должности в правительстве, а на практике им был также закрыт доступ к высшим академическим званиям в новых университетах и к офицерским должностям в армии [5].
