Поэтому да станет нашим девизом Реформа; будем всеми силами нашими, всем добрым и возвышенным в нас стремиться достичь этой вершины идеального совершенства — Реформы. Но целью ее должно быть одно: чтобы мы следовали иудаизму и в нашем поколении, осуществляя все тот же вечный идеал в соответствии с обстоятельствами нашего времени. Пусть образование поможет нам взойти на высоту Торы, но не принижать Тору, приспосабливая к обстоятельствам эпохи, не низвергать горные пики, уравнивая их с низменностью собственной жизни! Нам, евреям, предстоит преобразовать нашу жизнь посредством иудаизма, заново восприняв его самим нашим духом, и воплощать его в жизнь всеми нашими силами; но искать легкой жизни и удобства за счет уничтожения непреходящего закона, установленного на все времена Предвечным Творцом, — это не реформа и реформой называться не может. Задача иудаизма — поднять нас до высот Торы; как же посмеем мы низводить ее до собственной ступени?
Ѓирш утверждал, что не иудаизм, а евреи нуждаются в реформе, причем не в такой, к какой призывают реформисты. Это евреи должны подняться до уровня вечных идеалов своей религии, даже если с этими идеалами не всегда просто жить, а смуты современной эпохи связаны с появлением «еврейства, осознающего и начинающего понимать само себя» [4].
Таким образом, Ѓирш осознавал проблемы современной ему жизни ничуть не хуже, чем друг его молодости Гейгер, однако пришел к совершенно иному их решению. В рамках адаптации к светской культуре можно включить в синагогальную литургию хорал и проповеди на немецком языке, но языком молитвы должен оставаться только иврит, и какие-либо изменения в молитвенник следует вносить с крайней осторожностью. Но что самое главное, законы Торы и постановления раввинов должны восприниматься как слово Божье, данное навеки:
Во что превратится иудаизм, если мы попытаемся его осовременить? Если бы еврею было позволено в любой момент осовременивать свою религию, он бы уже не нуждался в ней; не стоило бы тогда и говорить об иудаизме. И если так, нужно было бы отбросить иудаизм наряду с другими незаконнорожденными плодами заблуждения и предрассудков, и не слышать более ничего об иудаизме и еврейской религии!.. Не будем же обманываться. Главный вопрос очень прост: фраза «И сказал Господь Моисею, говоря…», с которой начинаются все законы Торы, — истинна она или нет? Верим ли мы в самом деле, что Бог, всемогущий и святой, говорил так с Моисеем? Не кривим ли мы душой, когда в присутствии наших братьев кладем руку на свиток Торы и говорим, что Господь дал нам Тору, Свою Тору, Тору истины, и тем насадил среди нас вечную жизнь? Если это не пустые слова, не лицемерие, не обман, то мы должны хранить Тору и соблюдать ее заповеди без изъятия, без отговорок, при всех обстоятельствах и во все времена. Это слово Божье должно для нас быть вечным законом превыше всякого человеческого суждения, который мы обязаны соблюдать во все времена во всех наших действиях. Вместо того чтобы жаловаться, что Тора больше не соответствует духу времени, мы должны сетовать на одно: что дух времени больше не соответствует Торе.
Ѓирш шел по нелегкому пути, нащупывая компромисс между реформой и традицией, и своим влиянием он был обязан не только идеям, которые защищал, но и собственной набожности и своему красноречию публициста и проповедника. Ортодоксальная община Моравии, где он служил с 1846 года, не одобрила некоторых его нововведений, в частности ношения мантии при богослужении, отказа от казуистики (не представлявшей интереса для человека с его теологическими воззрениями) и акцента на пристальное изучении Библии в целом, а не одного Пятикнижия. В 1851 году он переехал во Франкфурт, где и скончался в 1888 году [5].
В 1830-х — начале 1840-х годов Ѓирш изо всех сил старался не допустить разрыва с реформистским движением, претендовавшим на главенствующие позиции в немецком еврействе, однако в 1844 году он письменно обратился к реформистскому «синоду» в Брауншвейге, объявив, что если реформисты решат отменить законы кашрута и законы о браке, то ему и его последователям придется отделиться: «Завет нашего единства будет нарушен, и покинет брат брата в слезах». Во второй половине XIX века такое отделение осложнялось требованием государственных властей, согласно которому все принадлежащие к той или иной религии должны были быть приписаны к соответствующей общинной структуре, так что не желавшие числиться в общине, где доминировал неприемлемый для них тип иудаизма, могли покинуть ее, только объявив себя не исповедующими никакой религии. О господстве реформистов в немецком иудаизме говорит то, что с начала 1870-х годов Ѓирш настойчиво ходатайствовал перед прусскими властями о признании права ортодоксальных евреев «покидать свои общины на местах по причинам, связанным со свободой совести» по примеру венгерских евреев, поступавших так с 1868–1869 годов. Столь же примечательно и то, что в июле 1876 года прусский ландтаг принял Закон о выходе из общины, позволивший всем ортодоксальным евреям Германии присоединиться к франкфуртской общине Ѓирша или одной из других небольших ортодоксальных общин Берлина и других городов, объединив эти общины в отдельную ортодоксальную Austrittsgemeinde
[171]. В свою очередь, большинство ортодоксальных евреев остались в традиционных общинах, полагаясь на то, что реформистски настроенные главы общин не будут чинить им препятствий в надлежащем, по их мнению, исполнении заповедей: для многих евреев национальное единство оставалось важным фактором [6].
Несмотря на полученное широкое светское образование и литературный талант, Ѓирш не разбрасывался плодами своей эрудиции и писал только о том, что могло способствовать еврейскому образу жизни. «Человеческость» (Menschentum) классиков немецкой философии для Ѓирша была лишь промежуточной стадией на пути к «еврейскости» (Israeltum) соблюдающего Тору иудея. В своих переводах Пятикнижия и Псалмов Ѓирш намеренно использовал искусственный немецкий язык, приближенный к языку оригинала. Он считал, что исторические штудии участников Wissenchaft des Judentums не имеют никакой ценности, если не помогают понимать и, самое главное, исполнять заповеди. «Сколько из тех, кто изучают слихот [покаянные молитвы]… всё еще встают рано поутру и читают слихот?» Неудивительно, что историк Генрих Грец, некогда выразивший свое преклонение перед Ѓиршем в посвящении к работе «Гностицизм и иудаизм» (1846): «С чувствами любви и признательности — выдающемуся защитнику исторического иудаизма, незабываемому учителю и дорогому другу», к началу 1850-х годов отдалился от него. Для Ѓирша значение имела только Тора: она была дана еврейскому народу в пустыне, и это означало, что евреи, даже не имея собственной страны, остаются народом. В изгнании есть и положительная сторона: оно поможет Израилю научить другие народы тому, «что Бог есть источник благословения». В XIX веке столь настоятельное подчеркивание роли евреев как народа невозможно воспринимать вне контекста универсалистских утверждениий некоторых реформистов о том, что евреи якобы вообще не народ [7].
Неприятие Ѓиршем научно-исторического подхода было, по всей вероятности, отчасти вызвано подозрением, что Еврейская теологическая семинария, открытая в Бреслау в 1854 году, будет подрывать авторитет Торы: ведь учившиеся там будущие раввины станут считать, что ѓалаха не получена в результате откровения непосредственно на горе Синай, а введена мудрецами. Сразу же после открытия семинарии Ѓирш призвал ее «духовного отца» и первого директора Захариаса Франкеля публично провозгласить религиозные принципы, которые лягут в основу обучения в новом заведении. Франкель этого не сделал, после чего Ѓирш упорно клеймил оппонента в печати, в особенности после того, как публикация в 1859 году книги Франкеля «Дархей ѓа-Мишна» («Пути Мишны») подтвердила его подозрения.
