В третий год Кира, царя Персидского, было откровение Даниилу, который назывался именем Валтасара; и истинно было это откровение и великой силы. Он понял это откровение и уразумел это видение. В эти дни я, Даниил, был в сетовании три седмицы дней… А в двадцать четвертый день первого месяца был я на берегу большой реки Тигра, и поднял глаза мои, и увидел: вот один муж, облеченный в льняную одежду, и чресла его опоясаны золотом из Уфаза. Тело его — как топаз, лице его — как вид молнии; очи его — как горящие светильники, руки его и ноги его по виду — как блестящая медь, и глас речей его — как голос множества людей. И только один я, Даниил, видел это видение, а бывшие со мною люди не видели этого видения; но сильный страх напал на них, и они убежали, чтобы скрыться. И остался я один и смотрел на это великое видение, но во мне не осталось крепости, и вид лица моего чрезвычайно изменился, не стало во мне бодрости. И услышал я глас слов его; и как только услышал глас слов его, в оцепенении пал я на лице мое и лежал лицем к земле.
Насколько описание подобного переживания соответствует фактически пережитому, неизвестно. Сам Даниил в этом рассказе заявляет: «Вкусного хлеба я не ел; мясо и вино не входило в уста мои, и мастями я не умащал себя до исполнения трех седмиц дней [траура]». Лишь по прошествии трех недель он удостоился пророческого видения, и это может говорить о том, что в таких рассказах отражались аскетические практики, результатом которых были сны в состоянии, напоминающем транс, и случаи автоматического письма. Схожие практики засвидетельствованы и в других обществах. Классический пример — мистическое видение автора новозаветного Апокалипсиса (по всей вероятности, еврея по происхождению):
Я был в духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный, который говорил: «…То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам»… Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом: глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его, как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей [16].
Подобные откровения вполне органичны в религиозной системе, краеугольным камнем которой стало откровение, данное Моисею на горе Синай. Однако с конца эпохи Второго храма неоднократно высказывается мнение, что пророки не появлялись вот уже несколько веков. Этот постулат становится традицией, отражая очевидный кризис религиозного самосознания, чем можно объяснить и то, что многие дошедшие до нас откровения того времени приписаны древним библейским мудрецам: Еноху, Аврааму, Даниилу и Ездре. Иосиф Флавий несколько туманно указывает, что «строго установленной преемственности пророков» нет со времен царя Артаксеркса, правившего за пять веков до автора. Схожую традицию зафиксировали первые раввины: «Со смертью Хагая, Зхарьи и Малахи
[69] отошел дух святой от Израиля, но им возвещал бат коль
[70]».
Деятельность многочисленных пророков, описанных самим Иосифом Флавием, вступала в некоторое противоречие с традицией, согласно которой истинное пророчество прекратилось в определенный момент в прошлом. Из упомянутых Флавием фигур наиболее точным прогнозистом оказался Иешуа, сын Анана (см. главу 5), «простой человек из деревни», который начиная с праздника Кущей 62 года и вплоть до разрушения Храма в 70 году не покидал Иерусалима, появляясь в Храме и предсказывая гибель городу и святыне: «Голос с востока, голос с запада, голос с четырех ветров, голос, вопиющий над Иерусалимом и Храмом, голос, вопиющий над женихами и невестами, голос, вопиющий над всем народом!» Однако представляется немаловажным, что, хотя Иосиф и сам гордился умением толковать сны и «отгадывать значение того, что открывается божеством в загадочной форме» (это умение он объяснял священническим происхождением, благодаря которому он «был хорошо посвящен в предсказания священных книг»), он ни разу не называет пророком ни себя, ни того же Иешуа, сына Анана. Напротив, Флавий клеймит различных религиозных лидеров как «лжепророков», сбивающих народ с пути. Очевидно, тех, кто в I веке н. э. претендовал на боговдохновенность, ожидали скорее насмешки, чем слава. «Никакой пророк не принимается в своем отечестве», — с горечью констатирует Иисус; а значит, безопаснее было скрыться за псевдонимом или вовсе остаться анонимным. В самом деле, анонимны большинство кумранских рукописей сектантского содержания, а приписать авторство книги об откровении известному лицу было делом неновым: псевдоэпиграфика уже широко использовалась в других жанрах. Автором книг премудрости обычно объявлялся Соломон, псалмов — Давид, законодательных толкований — Моисей: те или иные произведения интеллектуальной мысли рассматривались, по сути, как дальнейшая разработка системы, фундамент которой был заложен соответствующим библейским героем [17].
Эсхатология и мессианство
В апокалиптических видениях, которые якобы посещали тех или иных мудрецов древности при их вознесении на небеса, иногда содержались сведения, относящиеся к судьбе конкретных лиц. Так, в замечательном тексте «Завещание Авраама» (его самый ранний дошедший до нас экземпляр относится к V веку н. э.; благодаря христианским переписчикам сохранилось несколько экземпляров на разных языках, но первоначальный текст, по всей вероятности, написан на греческом языке египетским иудеем в I веке или начале II века н. э.) не без юмора изображаются последние дни Авраама и рассказывается, как патриарх узнал от архангела Михаила о неизбежности смерти и о порядке божественного суда. Но все же в большинстве известных откровений конца эпохи Второго храма говорится о новой эре или новом миропорядке, который потрясет все существующее своим величием.
Распространенность подобных эсхатологических концепций в основных апокалиптических текстах иудейского происхождения, сохраненных христианами (например, в Первой книге Еноха и Четвертой книге Ездры), может отражать характерное для христианства стремление проникнуть в тайны вселенной и заглянуть в будущее. Однако некоторые из этих апокалиптических текстов, в том числе Первая книга Еноха, были найдены в Кумране (наряду с фрагментами ранее неизвестных апокалиптических сочинений), из чего следует, что эсхатологические размышления были не чужды самым разным иудейским общинам. Кумранские сектанты, как и другие евреи, с нетерпением ожидали грядущего «конца дней». Даже Филон размышлял о том, что будет в конце времен, когда все вернувшиеся к соблюдению законов Всевышнего соберутся на святой земле:
Ибо, хотя они и живут в отдаленнейших уголках земли, в рабстве у пленивших их, но как бы по единому знаку единый день принесет свободу всем. Такое всеобщее обращение к добродетели вселит благоговение в их хозяев, и те освободят их, пристыженные, что повелевают людьми лучшими, нежели они сами. Получив нежданную свободу, те, кто до сей поры были рассеяны по Греции и за ее пределами по островам и землям, поднимутся и поспешат как бы в едином порыве к предопределенному некогда месту, ведомые в своем паломничестве Божественным видением, незримым для других, но ясно видимым изгнанникам, возвращающимся домой… Когда они вернутся, руины вновь станут городами, земля заброшенная станет населена; все бесплодное станет плодородным; все богатства их отцов и отдаленных предков покажутся крохами, столь щедро прольются на них изобилие и довольство, которые, проистекая из безграничных и вечных источников милости Господней, принесут благополучие каждому и всем, устранив любые поводы для зависти. Все внезапно изменится…
